Что выбрать: пострейв или оргию?

1 754        3       

Илья Саморуков. 2016 // Фото: Пётр Гридин, галерея "Виктория"

Юрий Юркин: Идея выставки появилась у Володи Логутова?

Илья Саморуков: Да, как часть параллельной программы Московской международной биеннале современного искусства. Володя пригласил меня быть сокуратором. К тому моменту он отобрал художников, исходя из собственных эстетических критериев, предложив мне придумать название и написать текст. Я тогда интересовался объектно-ориентированной философией, разговорами о вещах. Ещё меня интересовал феномен и слово «оргия». Отсюда появилось название — «Оргия вещей». Оно может показаться «опасным», но это даже хорошо. Это словосочетание еще никто не использовал — это такая «политика хэштега», создание мема. Возможно, зрители забудут произведения, но название останется в памяти и будет закреплено за выставкой, она продолжит существовать в этом словосочетании.

Это в первую очередь выставка современного искусства без каких-либо оправданий и комментариев. Это прежде всего хорошее искусство, — на этом настаивает Владимир. Если попытаться имплицитно выявить критерии отбора работ, то какое послание несёт выставка? Хотелось сделать что-то новое, манифестировать новую экспозиционную стратегию. Новую, по крайней мере, для нас. Например, в прошлом году была популярна тема архива; чтобы создать новое, нужно изучить, пересобрать и заархивировать прошлое. После архивации наступает момент, когда нужно «разрушать». Выставка передает состояние некоторого «охуевания» от обилия образов, лент соцсетей, инстаграма, винегрета, в котором мы все вертимся.

В качестве лёгкого ключа я использовал, прошу прощения, цитату из Бодрийара о мире после оргии, о бредовом состоянии вещей: «Оргия — это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере». Дадаисткая логика, которую мы вновь наблюдаем спустя 100 лет. Осмоловский, например, как-то писал в фейсбуке, что наступает эпоха неодадаизма. Вся жизнь художников — это бесконечный беспорядок: раскинутые вещи, недопитые бутылки, бычки. Мама мне говорит: «Наверно, ты на беспорядок в своей комнате ориентируешься?». Из этого возникают работы, которые мы видим на выставке. Это эстетика, в которой мы все жили.

ЮЮ: В хаосе вещей?

ИС: Ну да! Например, желание упразднить прошлое, упразднив всё сотворённое, — разве это не желание упразднить и всё упразднённое? Об этом работа Игоря Шуклина, которая стала символом выставки. Конечно, всё это мы уже видели, но, скорее, в нашей повседневной жизни. Граница между повседневностью и искусством стала зыбкой — в «Оргии вещей» это становится основным принципом и радикально нами подчёркивается. Выставка не решает философских и концептуальных задач, она вываливает этот хаос, выявляя диалектику «оргия — хаос», «оргия — аскеза».

Раньше я думал, что предельная форма искусства — это рейв, как практика предельной интенсивности. Потом вместо идеи рейва пришла идея оргии — как максимальной степени интенсивности взаимодействия между объектами, людьми, вещами, цифровыми телами. Например, пабликами в «Вконтакте» — как в работе Александра Верёвкина, у которого их около 60-ти. На выставке показан самый популярный — «Техническая иллюстрация».

ЮЮ: То есть речь идёт о метавыставке, транслирующий определённую стратегию показа объектов вместе?

ИС: Ну да.

Игорь Шуклин. Положение вещей (фрагмент). 2017 // Фото: Евгения Зубченко

Общий вид экспозиции. На заднем плане работа Андрея Сяйлева, на переднем — Игоря Шуклина // Фото: Евгения Зубченко

ЮЮ: Вы говорите, что в этих художественных практиках есть что-то новое. Но можно вспомнить сотню художников, работающих в похожей стилистике, — Болтански, Хиршхорн и так далее. Нечто похожее, по-моему, было и на выставке «Немузей. Лаборатория эстетических подозрений», которую курировал Логутов в рамках параллельной программы Манифесты.

ИС: Пожалуй, я бы ради этого отменил адекватность категории нового. Новое — маркетинговая вещь. Даже если это было в западных художественных практиках, то не значит, что у нас нет своей истории искусства. Одно дело когда мы учимся и в итоге становимся русскими «дюшанами», «бойсами», «болтански» и «хишхорнами», другое — когда мы внутри нашей системы искусства дозреваем до этой эстетики. Потому что эта эстетика единственно возможная сегодня.

Тренды и состояния меняются очень быстро. Можно говорить об истории искусства, но я хочу делать то, что мне кажется важным независимо от истории искусства. Сейчас мне интересны вещи и я везде вижу внимание к вещам, которое проявляет себя через соцсети, эстетику инстаграма. Мои подписчики выкладывают фотографии забавных вещей — находок. На выставке «Немузей» были фотографии работ неизвестного художника — женщины, которая еженедельно на пеньке на Ленинградской улице в Самаре составляет предметы в простейшие композиции: графинчик, журнальчик, ложечка, сахарница. Потом — два яблочка, ручка, какая-то статуэтка. Она не художник, она не знает, кто такой Дюшан, не знает, что такое объектно-ориентированная философия. Эта работа в силу своей органичности является образцовой, и в то же время это мистификация, деятельность городского сумасшедшего, который остаётся верен этой эстетике на протяжении лет пяти. Когда заходит речь о самарском искусстве, я в первую очередь рассказываю об этом «художнике». История о нём, кстати, включена в книгу Константина Зацепина «Пространства взгляда» (которая вообще-то посвящена живописи).

Неизвестный художник. Лето 2013 // Фото: Андрей Сяйлев

Неизвестный художник. Осень 2014 // Фото: Андрей Сяйлев

Неизвестный художник. Зима 2015 // Фото: Андрей Сяйлев

ЮЮ: А почему вы решили, что она не знает про Дюшана?

ИС: Мы этого не можем знать.

ЮЮ: То есть это фетишисткая выставка?

ИС: Если то, что привязано к вещи, можно назвать фетишизмом. Но тут нет религиозного отношения к вещи. Это материалистическая выставка. Художник всегда работает с вещами, занимаясь их расстановкой, комбинацией и отбором. Кто-то выбирает мусор, кто-то — паблики или сломанную кровать, Андрей Сяйлев компилирует множество предметов (кстати, это он открыл анонимного художника), кто-то выставляет свой компьютерный десктоп (Анна Ротаенко), кто-то — незагруженные фотографии из инстаграма (Александр Зайцев). Это и есть работа с объектами, но всё вместе превращается в оргию вещей — множество вещей, которые друг с другом взаимодействуют. Установка этих связей — главная исследовательская задача, оргия — это предельная форма взаимодействия, не как групповой секс, а как некий ритуал, причастие. Я опирался на теорию Мирчи Элиаде, который настаивал на том, что оргия — это не монструозные формы, а в первую очередь перерождение после интенсивности, некий предел. И в этом естественно нет ничего нового.

Тот принцип отбора работ, которым руководствовался Вова, я называю чувствительностью к странным объектам, возникающим из повседневного опыта, — это опыт встречи с вещью способной при интуитивных усилиях стать искусством. Выставка выхватывает вещи из производственного капиталистического потока и перекомбинирует их.

ЮЮ: То есть на этой выставке глобальные задачи присутствуют — создать обряд инициации и после этого инициировать новую точку отсчёта?

ИС: Я много лет работаю в музее [модерна в Самаре] и пытаюсь представить идеального зрителя — не того, который в системе искусства, а который как раз «не в курсе»: он приходит на выставку современного искусства и видит знакомые ему предметы вместо картин и думает «Вот это искусство?». Он сталкивается с оргией вещей — с хаосом, который окружает его в повседневности. И мы работаем с этим бредовым состоянием, которое на данный момент кажется мне уместным: не придумывать натужную концепцию, а привязать к уже отобранным работам метафору, переводящую эти работы в некий метафизический порядок. И этот порядок перформативен.

Диалектика выставки в том, что мы видим то вещь, то искусство. Мне близок паблик «Цветник», они тоже любят показывать какие-то странные объекты, которые становятся искусством. Вещи пребывают в хаосе, но чтобы после хаоса что-то создавать, нужно его манифестировать. Приглашаю тебя на «Оргию вещей». О да!

Андрей Сяйлев. Текущие моменты. 2017 // Фото: Евгения Зубченко

ЮЮ: Вы ещё делаете сериал Postrave о современном искусстве в Самаре — нас очень интересует этот проект.

ИС: Сериал мы делаем вместе с Олегом Захаркиным — сняли летом три серии. Вернее, смонтировали. Это видео низкого качества, которые я снимал, не задумываясь о сериале. Здесь нет ни одного постановочного кадра, всё это жизненный опыт, зафиксированный на камеру. Как говорит один из героев нашего сериала, самарский художник переехавший в Петербург Дмитрий Гилен: «Искусство – это антропологические практики». Когда я снимал эти кадры, я не думал о сериале. Потом набрался материал, мы его смонтировали. Сейчас мы относимся к нему более критично, пытаемся поменять его форму, сам медиум — эстетика ютьюб-блогов была актуальна для Самары в какой-то момент, но сейчас уже надоела, хотя многие продолжают смотреть влоги вроде «Дневника хача». Мне нравится способ взаимодействия: можно кинуть ссылку и кто-то посмотрит эти серии по шесть минут. Ну и приставка «пост» в названии — вспоминается местная легенда про самарского художника, которому инстаграм-машина запретила использовать префикс «пост» из-за обилия хэштегов с ним.

Будет здорово, если в каждом городе будут делать такие сериалы про местную худтусовку. Камеру включают в определённый момент — и всё, что заснято должно быть рано или поздно показано. Искусство интересно осмыслять через тусовку: если попал в эту систему, то выбраться сложно. А со временем понимаешь, что за пределами искусства происходит не так много интересного. В сериале есть и интеллектуальные диалоги (например, с Йоэлем Регевом и Борисом Клюшниковым), какие-то рассуждения, связанные с осмыслением искусства, тусовки. Вторая серия посвящена танцующему художнику: вот он ковыряется с работой, вот думает, куда пойти, вот он снова в тусовке — это такие хроники. Битники тоже снимали себя на камеру, и сейчас это исторический документ — Керуак и Берроуз идут по улице.

Этот сериал — моя первая художественная попытка. Определённую роль в этом сыграл проект «Открытые системы» музея «Гараж». На выставке была часть про самарское искусство, которую курировала Настя Альбокринова, для неё я сделал работу «Вероятностная модель будущего самарского искусства» — в чёрном ящике под стробоскопом собрались фигурки, эта обстановка изображала рейв. Отсюда название сериала — Postrave. Мы погружаемся в этот круговорот дискотек, а после депрессуем. Что нам выбрать оргию-рейв или аскезу сосредоточения на медиуме? Замедлиться, включить компьютер и втыкать в сложные политизированные видео, как говорит Боря Клюшников? Например, выставки «Между усталостью» или «Политика хрупкости» — я понимаю, как возникают идеи таких проектов. Это ощущение воздуха времени — все ходят в одни и те же институции, и читают одни и те же книги, находятся в единой сети смыслов. У меня это вызывает вопросы — хочется найти ресурсы для иных эстетик и мыслей, авторов которых не издают знакомые нам издательства. Поиск идёт.

ЮЮ: Тогда возникает вопрос, какую траекторию выбирает себе актор внутри поля современного искусства — гулять по конвенциональным коридорам или быть настоящим исследователем, копать глубже?

ИС: Вспоминается рассуждения Ямпольского, что ничего кроме поверхностей в принципе и нет. Это такая «делёзианская» идея: претензия, что ты не глубок, а поверхностен просто вызывающе банальна. Я за поверхностность — она настолько необъятна, что копать глубину, думая, что там что-то есть, — это, на мой взгляд, большая иллюзия. Мы говорим о глубине, а рэп-баттлы или селфи каких-то знаменитостей набирают по два миллиона просмотров и лайков. Вопрос заключается скорее в том, влияет ли твоё производство визуальных образов на реальность или нет. Ленину (суперповерхностному человеку) 100 лет назад удалось добиться радикальных изменений. Мы можем только организовывать очаги (выставки), оргии, где встречаются люди и вещи и эти интенсивные связи (например, сексуальные) задают какие-то изменения — из этого и вырастает всё новое. Пока мы внедряем в жизнь и искусство критическую оптику, адепты популярности продолжают собирать лайки и создавать — мы не можем это игнорировать. Нужно брать их методики и использовать в иной, сознательной, критически выстроенной, историзированной революционной схеме. Важно понимать, что мы находимся в истории, и она является документом, отражающим интенсивность событий. Я называю это «охреневание». Мне хочется охреневать, мы ищем медиумы охреневания, они нас разочаровывают — мы ищем их снова. Если в искусстве нет охреневания, то оно будет проигрывать другим вещам. Это то, что я ощущаю сейчас, осенью 2017 года. Зимой мы, может быть, снова будем собирать архивы…

Кадр из второй серии сериала Postrave "Dancing Artist. Дмитрий Гилен". 2017