«108 соло» как практика художественной автономности. Интервью с Александрой Конниковой
и Аней Кравченко

1 255        2       

Александра Конникова. Действие, Боярские палаты, 2018.

NB:

Действие — это художественный проект, инициированный российским хореографом Александрой Конниковой. В основе проекта лежит понимание действия, на телесном уровне как чего-то, приводящего к изменению пространства. Такой взгляд позволяет изучать действия как базовую единицу сценического искусства и очистить действие от того, что не является необходимым и достаточным для его осуществления. Перформеры работают с действием в различных полях выразительности — танец, речь, звук, инсталляция, создавая материал перформанса в реальном времени[1].

Танцевальная Компания По.В.С.Танцы (Почти Внутренне Свободные Танцы) основана в 1999 году. Сейчас большинство работ создаются Альбертом Альбертом и Александрой Конниковой, иногда совместно с художниками и другими хореографами. Они работают с современным танцем и перформансом, исследованием движения и преподают. По.В.С.Танцы являются активной частью российского современного танцевального сообщества[2].

Текст был написан для «Лаборатории художественной критики» в ЦСИ Винзавод в рамках семинара Егора Софронова. Я благодарю его и Анастасию Хаустову за прочтение ранних версий и редакторские советы. 

Вик Лащёнов (ВЛ):  Саша, я всегда воспринимал тебя вместе с Альбертом, в контексте «По.В.С.Танцев». Но как быть с «Действием»? По степени вовлеченности и участия — это как будто твой личный проект. Это так? И почему так получилось?

Александра Конникова (СК): Первая лаборатория «Действие» должна была возникнуть в рамках деятельности «По.В.С.Танцев». Тогда мы работали вчетвером – я, Альберт, Саша Андрияшкин и Илья Беленков. На тот момент мы уже сделали две совместные работы и планировали следующую. Мы договорились, что каждый проведет трехдневную лабораторию на актуальную для него тему, после которой мы выберем тему для новой работы. Обстоятельства изменились, и я не успела провести свою лабораторию. Потом мы как «По.В.С.Танцы» запустили несколько других проектов. Может быть, эта недосказанность спровоцировала меня к еще более активной мысленной работе. Я была убеждена, что для этого исследования нужна мультижанровая команда. Я подала проект на первую резиденцию Black Box в ЦИМе. В предполагаемой команде были мы с Альбертом и еще два хореографа, актеры, художники. Проект не прошел. Было нереально приглашать профессионалов в исследование без каких-либо сроков, продюсирования и финансирования, поэтому я придумала эту серию обучающих лабораторий для всех желающих. 

ВЛ: «Действие» стало системообразующим проектом для российского современного танца. Вместе с ним выросло целое поколение. Что изменилось за это время? Почему на базе основного проекта появились «108 соло»? 

СК: Когда мы начинали, участников лаборатории работа приводила чаще к терапевтическому эффекту, чем к художественному, но постепенно разрабатывался метод, уточнялась практика. Мне приходилось направлять внимание людей на художественные цели, чтобы это не превращалось в приятное совместное времяпрепровождение, клуб по интересам. В какой-то момент я поняла, что раз мы говорим о каждом действии как самодостаточном объекте и все художественные инструменты в рамках метода — равнозначные, то и каждому из перформеров нужно стать самодостаточным и независимым внутри общего процесса.

Этот формат соло — экстремальный: есть шесть «полей действия», с которыми мы работаем, и соло состоит из шести действий по одному действию в каждом поле. Ни одно действие не придумано заранее, но нужно быстро понимать в каком поле ты действуешь, в каких уже действовал и свои цели. Эта форма заставляет очень точно работать с оперативной системой и включает в себя все инструменты, с которыми мы имеем дело в рамках метода «Действия». Соло позволяет отвечать каждому за себя, при этом общие правила и сам принцип наработанного общего поля собирают все вместе[1]. Это моя любимая утопия — компания независимых художников, где каждый сам отвечает за свой комфорт и проявляет независимость не в отстаивании эгоистических интересов, а в отношении к общим вопросам и общему процессу.

Сначала мы делали соло самостоятельно, как внутреннюю практику, и выкладывали видео в группу проекта в Фейсбуке[3]. В какой-то момент, когда несколько человек в зале делали соло, я увидела, что это крутой художественный формат. Вместе с Аней и остальными мы постепенно доработали концепцию. Когда формат сложился у нас в голове, мы очень вдохновились, но абсолютно не знали, как и где его можно реализовать. А потом появились возможности. Аня мне написала про «Фабричные мастерские» и предложила подать заявку.

Александра Конникова. Действие, Боярские палаты, 2018.

Аня Кравченко (АК): Я вижу красоту органического развития в таких своевременно появляющихся возможностях. Природа проекта подсказывает, что наступил момент, когда все должны стать самостоятельными, отойти от группы, индивидуализироваться. Это похоже на условную историю человечества: сначала были родовые отношения, и человек мыслил себя как часть рода. У него не было таких вопросов, которые есть у современного человека: где и с кем жить, чем заниматься. То есть мы как действующие прошли такого рода эволюцию. В этом видна гравитация мира — встреча художественного интереса с неблагоприятной художественной инфраструктурой. Проект довольно долго живет, длится, ищет, как может себя показать, проявить. Получается такая работа, в основе которой лежит чистый художественный интерес, а не заказ. Эта работа вдруг находит какие-то окна, отклик реальности.

ВЛ:  Для меня «Действие» связано с регулярной практикой. Название «108 соло» — это же тоже отсылка к практике?

СК: 108 — это магическое число, связанное с астрологией, космическими пропорциями, с эзотерическими духовными практиками. Наверное, здесь имеет значение то, что я занимаюсь определенными практиками йоги, а Аня — буддистской практикой. Аня первая предложила делать именно 108 соло. Эта идея была в воздухе. Есть красивая история о том, что 108 повторений приводит тебя к совершенству в практике. Но это все равно художественная игра. Мы говорим о соло как о практике, и это становится практикой. Когда ты делаешь ее регулярно, ты начинаешь иначе принимать решения, учишься реакцию превращать в действие, не распылять фокус. На жизни это тоже отражается. Но, принимая во внимание все бонусы, которые дает концепция практики, соло я рассматриваю как художественный объект. И я на этом ставлю акцент.

Я прочитала, что в эзотерической традиции 36 повторений связаны с твоим прошлым, другие 36 – с будущим и 36 – с настоящим. Мне близка эта отсылка ко времени еще и потому, что расширение внимания, с которым мы постоянно работаем, имеет не только пространственный, но и временной аспект. Я поняла это очень ясно на недавней практике. Когда случаются эти удивительные совпадения: и в репетиции, и в жизни, на шлейфе практики — как будто мы во временном конусе видим немного наперед. Когда ты что-то завопил, а машина с улицы тебе ответила на этой же ноте. Понятно, что все игра воображения, но все же и реальность. 

ВЛ: Действие всегда было внеинституциональным проектом. Иногда, причаливая к берегам какой-то площадки, все сходили на берег, показывали работу и возвращались обратно в автономное плавание. Проект «108 соло» как будто обосновался на Фабрике. Почему так происходит? Понятно, что «108 соло» – это большая форма, и будет длится 8–9 часов, а это на порядок отличается от длительности предыдущих выступлений. Разработка работы требует большего времени? 

АК: Как мы были внеинституциональными, так и остались. Институционализация подразумевает очень понятные аспекты деятельности: контракты, деньги, статус. Ничего это не появилось (смеются). Мы сами стали институцией, как ты отметил в своем тексте в «Художественном журнале»[4]. Но, мы не можем так «затвердеть», чтобы стать вписанными в социо-экономическую деятельность. Как куратор, я все время отмечаю эту возможность «поменять агрегатное состояние» проекта: оформиться, организоваться, схватиться, но это как будто будет уже другая работа. «Действие» остается проектом-обещанием, бескомпромиссным процессом. Спектакли возникают как облака – это не меняет ничего конкретного в смысле границы. Нет никакой разницы между тем, как мы работали с театром Станиславский и тем, как мы работаем здесь. Мы как были гостем на их площадке, как были сами ответственны за обеспечение своей жизнедеятельности – такими и остались.

СК: Включая уборку помещения (смеются). Мы настроены самим методом и тем, что мы «в ворота не лезем». Мы бы не смогли осилить «108 соло» в тех условиях, как раньше, когда мы причаливали на короткое время. Этот проект требовал зал для реализации, и зал появился на долгое время. 

ВЛ:  Когда все начиналось, в лаборатории участвовали и те, кто уже что-то делал, и те, кто только начинал. Некоторые сразу ушли, кто-то долго работал и ушел после. На протяжении всей истории проекта количество участников внутри уменьшалось, хотя приходили новые. В «108 соло» снова стало много людей. Как будто одна форма закончилась и началась новая. 

СК: Всегда все желающие приглашались к проекту, а если кто-то удалялся, то по своим причинам. Это всегда смешанная ситуация: человек вроде бы заболел, или не успел, но скорее всего у него были какие-то внутренние конфликты и недоговоренности с самим процессом или с собой внутри процесса. В какой-то момент он с этими вопросами разбирается или уходит. Это естественный отбор. Только один раз – на время одной конкретной сессии и выступлении в Боярских палатах – я взяла на себя ответственность пригласить только половину участников, конкретных людей, которые, по моему мнению, могли справится с той художественной задачей и в таких условиях, которые в этой сессии были определены. Другие участники группы по-разному это восприняли.

На «108 соло» многие вернулись, пришли новые люди. Этот формат сложный, но очень привлекательный. Сделать 108 соло в течении одного дня – звучит заманчиво, в этом есть вызов и обещание особого опыта. Я не уверена, что все участники смогут вырасти до определенного уровня качества к показу «108 соло». Я бы не хотела решать и выбирать тех, кто будет выступать. Сейчас я вижу так, что если человек будет не готов, ему самому будет плохо. В «108 соло» критерий двусторонний: если человек не готов, он страдает в предложенных ограничениях, а если он готов – получает радость от этой игры, не нарушая правил. А готов он или нет зависит от количества практики, и каждый сам знает, сколько ему нужно заниматься. На определенном этапе появляется свобода. В процессе может быть нелегко, но радость и удовлетворение будут, если ты справляешься. С другой стороны, если перформер способен оставаться в рамках партитуры и задач, то для наблюдателя это звучит как законченная художественная форма. 

Александра Конникова. Действие, Боярские палаты, 2018.

ВЛ: Идея автономного осознанного перформативного существования каждого в «Действии» еще больше проявляется в «108 соло»: я знаю, что я делаю; я вижу, что происходит снаружи; я принимаю решение взаимодействовать или не взаимодействовать. 

АК: Да, автономность и эмансипация. В этой работе у каждого есть свой голос. Это одна из причин, почему многим тяжело воспринимать наши проявления (спектакли, перформансы) – мы предельно абстрактны и предельно обыденны. Абстрактны в том смысле, что мы ни к каким текстам не обращаемся, как будто каждый все время пишет свой новый текст. При этом он обыденный, потому что его пишет каждый сам по себе– отдельный человек со своей историей. Никакое искусствоведческое сознание не способно это переварить. Я здесь говорю искусствоведческое, но в том числе и театроведческое, и прочие. Это как раз и есть те самые «ворота», в которые мы не лезем. Для меня, как самостоятельного художника, участие в «Действии» во многом определило интерес к подобным ситуациям. Производить то, что на первый взгляд еще ни к чему не реферирует, но на самом деле – относится ко всему. Увидеть саму эту способность чего-то становиться чем-то. Чтобы это ни было. У меня сейчас всплывают монологи Вика. Или какая-то странная форма, которую Саша принимает, упираясь головой в подоконник. Природа проекта требует смелости и ответственности – ты больше не можешь ничем прикрываться, тебя не могут нанять на работу или не нанять, тебя не могут выбрать или не выбрать. Твой вестибулярный аппарат в постоянном стрессовом состоянии, ежесекундно нужно определять свою точку опоры. Довольно тошнотворная ситуация (смеются). В этом и азарт, и сложность. 

СК: Не каждый может выдержать встречу со своими ограничениями. Никто не говорит, что это невозможно, но материал в соло нельзя найти или определить раз и навсегда. Изменения постоянны и нужно каждый раз встречаться с необходимостью создавать все заново.

АК: Такая работа безусловно балансирует на границе между терапией, личностным саморазвитием и искусством. Рамки, которые мы с Сашей видим и стараемся поддерживать – то, что все делается в контексте искусства. То есть поддерживать изоляцию действий в рамках этого произведения (которое происходит в театре или галерее) относительно жизни. Мы не превращаемся в секту, хотя все формальные предпосылки для этого есть: мы можем проводить время вместе, у нас выработался свой язык, который только мы понимаем, но мы оставляем эту игру только до определенной степени. Тот факт, что мы все делаем другие проекты, оставляет возможность существования этой капсулы изоляции – объекта искусства. Иначе эксперимент невозможен. Важно поддерживать дистанцию, иначе это становится новым способом жизни, и тогда мы уже точно секта (смеются). Что-то такое, наверное, происходит в театральном мире.

СК: У нас постоянно происходит эффект расширения, во всех смыслах. В данный момент мы все больше формулируем свой выразительный язык, он очищается, кристаллизуется, вырабатывается эссенция. 

ВЛ:  Вы говорите, все само случается, незапланированно. А что делать зрителю? 

СК: Я не знаю, что ему делать, я могу лишь предположить. Если зритель какое-то время будет смотреть на происходящее, то пространство его интерпретаций очень сильно расширится. Эти связи человека с пространством, людей друг с другом – очень многогранная картина. Зрителю предложена свобода взгляда. Еще больше это проявляется в контексте «108 соло». В «триптихе» в Боярских палатах мы предложили зрителю наблюдать три пространства, изменили объектив наблюдателя, по сравнению с предыдущими показами. У тех, кто смог воспринять концепцию, произошло расширение взгляда (перформеры могли перемещаться между тремя соединенными залами в Боярских палатах. Зрители могли сидеть в любом месте и переходить, но в большой степени выбирали быть неподвижными. – прим. В. Л.). В «108 соло» можно будет ходить вокруг нас, смотреть как угодно: сверху, сбоку, на одного, на всех, на троих, на восьмерых. Предполагается очень сильное расширение зрительского выбора и поля интерпретаций. Не только в смысле концептуального взгляда на искусство, но и в момент опыта наблюдения. Когда каждый из нас успевает отслеживать негативное пространство выборов (те действия, которые мы не выбираем, но замечаем, как возможные, – прим. В. Л.), это тоже транслируется зрителю. То есть он видит реальность очень высокой вариативности. Если кто-то может расслабиться и отпустить ожидания, он увидит творческий потенциал жизни, который обычно не замечает. 

ВЛ: Музеи стали работать с более неконкретными формами и появилась практика медиаторства. Медиаторы – это наемные рабочие со стороны институции, организовавшей выставку, обученные и провоцирующие зрителя на формулирование собственной позиции и получение нового опыта. В случае выставки «Генеральная репетиция» V-A-C в ММОМА медиаторы провоцировали пришедших на переживание концептуального понимания, выстраивания внутри себя своей версии выставки. В «Гараже» была выставка «Расширенный слух», и там медиаторы провоцировали отклик и новый опыт на большем количестве слоев: слух, кинестетическое восприятие, осмысление. Они называются медиаторами, но используют перформативные и коммуникативные тактики, провоцируя в зрителе появление нового опыта, переживания или понимания. Можно ли считать участников «108 соло» такими провокаторами смыслов для зрителя? 

СК: В «108 соло» мы пришли к такой ситуации, что соло может быть представлено зрителю как артефакт, но присутствие зрителя для перформеров не обязательно. Каждый из участников делая соло, позволяет на это смотреть и впитывает всю информацию из окружающего пространства и людей вокруг. С одной стороны, возникающие действия зависят от всех присутствующих, а с другой – перформер независим от зрительского взгляда в том смысле, как это обычно происходит во время выступлений. Соло не делается для зрителя. Это личный творческий диалог перформера с реальностью, и это практика, которая может быть публичной. При этом не уменьшается ясность происходящего, если зрителя нет. Сама партитура такова, что независимо от того, есть он или нет, выразительность и ясность действий не меняется. 

Александра Конникова. Действие, Боярские палаты, 2018.

АК: Мы сами при этом остаемся объектами. Медиатор существует между объектом и зрителем, в этом смысле он не свободный художник. А здесь мы сами производим художественный объект. Здесь важно, что зритель просто смотрит. Когда ты говоришь «а что делать зрителю?», мне хочется ответить: «смотреть». Мы профессионализируемся, называем это деятельностью только в связи с тем, чтобы у кого-то оставалась возможность на это смотреть. 

ВЛ: В этом смысле важна ваша автономность как участников, автономность и от зрителя в том числе. 

СК: Да, но в этой автономности нет жёстких границ. Поскольку мы нарабатываем качество предельно возможной проницаемости, эгоистические мотивы уходят сами собой. Если я позволяю себе быть проницаемой, я не так сильно отделяю себя от мира, границы становятся тоньше. Это похоже на дыхание – я постоянно что-то впитываю через восприятие, впечатление трансформируется в темноте меня, отдается в мир через действие. Это как обмен веществ между тобой и миром.

ВЛ: Насколько рабочая группа открыта для входа новых людей? 

СК: Наш общий процесс и то, что мы накопили как группа, мне уже не принадлежит. Мы растим это вместе – в какой-то момент это помогает новым людям быстрее войти. На недавней платной лаборатории в ЦЕХе было заметно, насколько легче и быстрее новые участники принимают информацию и погружаются в задачи. Всего три дня лаборатории позволили новеньким включиться – все стали сами говорить о вещах, о которых мы в рабочей группе говорим уже давно. Мы пока не знаем, смогут ли они быстро войти в формат «108 соло», но точно смогут войти в рабочую группу. 

АК: Есть постоянный отклик зрителя, что всем хочется «туда» (к нам). На самом деле людям, которые ходят в театр или на выставку, тоже часто хочется «туда». Просто из-за того, что весь этот маршрут, попадания в выставочное пространство или на сцену, так застроен институциональными преградами, легендами о таланте, о страданиях художника, о связях, об образовании и прочем. Идея того, что это невозможно, встроена в сознание людей. Мы расшатываем эту идею, но вместе с этим оказываемся в невыгодной ситуации – всем кажется, что это легко, и что все это могут. Если бы могли, это был бы совсем другой мир. Те, у кого получается «действовать», провели равнозначную профессиональному образованию работу. Превратится ли этот проект после «108 соло» во что-то, что можно будет назвать школой? Или может быть это будет наш последний показ? Насколько нам хватит интереса и сил? Мы не знаем. Для нас каждый показ – это эксперимент: «а выживет ли?», «а выживем ли мы в этом?».

АК: И каким будет следующий шаг? И какое будущее там откроется? 

ВЛ: Это синонимично существованию проектов современного танца в России. Каждый делает что-то автономно, как-то существует сам по себе. В тоже время это все собирается вместе. Есть маленькое самодостаточное соло, есть автономное существование каждого в рамках работы, есть независимое существование проекта в поле современного танца. 

СК: Что касается «Действия», думаю, можно уже играть в такую игру, быть наглыми и говорить: «Это мета-исследование».

АК: «Мета-проект».

СК: Он включает в себя все и в тоже время он не размыт, конкретен, имеет художественную форму. Я это затеяла и я чувствую ответственность за то, чтобы постоянно уточнять художественную концепцию, вдохновлять новыми вопросами, но то, что получается – мне не принадлежит. Если мне удается не держаться за какие-либо представления о том, куда это должно нас привести, каждый следующий шаг проекта – приятный сюрприз. 

ВЛ: Саша, ты держишь художественную рамку – это важно. 

СК: При этом я не подчиняю процесс себе. Самое интересное для меня – быть участником.

АК: Нам нужно пригласить Грема Хармана на показ. Это философ, который разрабатывает новую метафизику. Потому что есть потребность в новых мета- (универсальных) истинах. Но это «мета» уже другого свойства, оно не «над», не подразумевает авторитет, в том числе авторитет режиссера/хореографа. Саша, будучи автором и постановщиком, самим методом работы, сопротивляется своей легендаризации или мифологизации. Эта возможность увидеть, что есть структура, которая живет по таким принципам – очень важна для зрителя.

СК: Мы транслируем это зрителю. Любой продукт транслирует процесс, на котором он базируется.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Кравченко, А. Информация о проекте «Действие», доступно по http://projectaction.ru/intro.
[2] Конникова, А., Альберт, А. Информация о танцевальной компании «По.В.С.Танцы», доступно по http://www.povstanze.ru/povstanzeru.
[3] Конникова, А. Закрытая группа в фейсбук, доступно по https://www.facebook.com/groups/1771633936397196/?ref=bookmark.
[4] Лащёнов. В, Танец не айфон // Художественный журнал, 22 декабря 2017, доступно по http://moscowartmagazine.com/issue/64/article/1347.
[5] Кравченко, А. Интервью с автором проекта «Действие» Александрой Конниковой», сентябрь 2015, доступно по http://projectaction.ru/post/129075734578/интервью-с-автором-проекта-сашей-конниковой.