Ева Хачатрян: «Зрители ждут типично «армянского» искусства, близкого к Параджанову»

1 210        3       

Ева Хачатрян // Фото: Trui Hanoulle www.truihanoulle.be

В петербургской галерее «Люда» завершилась выставка современного армянского искусства «Преодолевая повседневность», которую организовала приглашённый куратор Ева Хачатрян. Семь армянских художников (Мгер Азатян, Ваграм Агасян, Астгик Мелконян, Сона Абгарян, Самвел Ваноян, Тигран Хачатрян, Диана Акопян) анализируют городское пространство и представленную в нём фигуру человека, неподчинённого всеобщей рутине. Ева, имея институциональный опыт работы в Центре современного экспериментального искусства Армении, сегодня работает как независимый куратор и не ограничивается никакими рамками: ни территориальными, ни концептуальными, но преданно продолжает продвигать армянское искусство за пределами Армении. Лизавета Матвеева поговорила с Евой Хачатрян о проблемах и особенностях современного армянского искусства.

Лизавета Матвеева: У меня первый вопрос общий: какие бы ты могла выделить тенденции в развитии современного армянского искусства?

Ева Хачатрян: Если взять исторический ракурс, первые выставки современного искусства произошли в 1980-е, во время перестройки. Это были первые репрезентационные выставки, на них можно было увидеть так называемое «западное» запрещённое искусство, сделанное, естественно, армянскими художниками. В основном это был поп-арт, трансавангард и абстрактное искусство. Это культурное движение получило название «3-ий этаж». С этого началось. Потом в 1990-е годы появилось новое поколение, постсоветское. Они начали свой творческий путь в начале 1990-х, их интересовало концептуальное искусство, влияние Кошута. Чуть позже, в 1996-ом был основан Центр современного экспериментального искусства (основатели — представители иранской диаспоры, обосновавшиеся в Нью-Йорке, — Соня и Эдвард Баласаняны), который в начале 2000-х пропагандировал новые медиа, что и спровоцировало ситуацию с интересом к видеоарту. Несмотря на то, что в 90-х уже были примеры видеоарта, а художник Гамлет Овсепян ещё в 70-х сделал свои первые и одни из самых значительных видеоработ, именно ЦСЭИ создало почву, на которой выросло молодое поколение видеоартистов. В 2003–2004 годы всё устоялось и каждый пошёл своим путём, и уже сложно сказать, какие конкретные направления и тенденции существуют на сегодняшний день, но в целом, можно сказать, что это социально-политическое искусство, и в последнее время художники придают большее значение исследовательскому подходу.

Группа «3-ий этаж», «Приветствия союзу художников из преисподней», перформанс, 1988

ЛМ: Армения – это бывшая советская республика, и у нас есть общее советское прошлое. Сохраняется ли какая-то связь с Россией?

ЕХ: После распада Советского Союза границы открылись, и появилась возможность работать в интернациональной среде. Однако надо отметить такие проекты, как «Великая атрофия» (куратор Рубен Аревшатян) и «Вопрос Ковчега» (куратор Сусанна Гюламирян), которые были направлены на поддержку связей со странами постсоветского блока, в том числе с Россией, и явились своего рода характеристикой и попыткой анализа постсоветской ситуации. Другой пример как один из самых значительных, который можно назвать энциклопедией постсоветского пространства, – это проект Виктора Мизиано («Время рассказчиков. Повествовательность и отстраненность в постсоветском искусстве», 2007). Этот проект был представлен в некоторых крупных музеях современного искусства, среди них KIASMA в Хельсинки и M HKA в Антверпене, который также приобрёл некоторые работы художников, в том числе армянских.

Другой аспект, мешающий нам работать, помимо финансового, по-моему, носит политической характер. Во всяком случае, представители современного искусства в Армении критически относятся к полному подчинению армянского правительства российскому, что и приводит к определённому дискомфорту и в области искусства. Однако я верю, что мы можем перебороть этот барьер в силу наличия общих проблем, которые должны быть обсуждены и быть может решены путём диалога. В общем, нам полезно было бы поработать вместе.

ЛМ: А как преодолевались советские традиции такие, как соцреализм? Возможно, были какие-то неофициальные подпольные группы?

ЕХ: Я бы не сказала, что у нас были подпольные группировки. Однако, безусловно, были художники, которые обвинялись в формализме. В 60-е во время «хрущёвской оттепели» наступили перемены и в области искусства. К примеру, в 1962-ом году в Союзе художников открылась «Выставка 5-и», её 5 участников явились также организаторами самой выставки. Для этих художников цвет играл гораздо большую роль, чем само содержание работ. Будь то натюрморт, портрет или пейзаж, их обвиняли в использовании свободного от академизма стиля и в отказе от социально-исторических тем. В 70-е годы, несмотря на то, что абстрактное искусство было запрещено, художники умудрялись организовывать какие-то выставки в неофициальных пространствах, иногда в мастерских. Музей современного искусства, основанный в начале 70-х, который правильнее было бы назвать музеем модернистского искусства, тоже сыграл важную роль в создании платформы, альтернативной официальной культуре. Это был первый музей во всём советском пространстве в те годы.
Что касается соцреализма, я думаю этот период недостаточно изучен. Он должен быть пересмотрен. В 2009-ом году я приняла участие в большом проекте – GENDER CHECK, куратором этого проекта была Бояна Пежич, которая в свою очередь пригласила кураторов из разных стран постсоциалистического блока. Целью проекта было изучение искусства созданного в период 60–90-х с гендерной точки зрения. Именно под этим углом было обнаружено большое количество интересного материала, которое не всегда выставлено в музеях, находится в фондах, запасниках, но нуждается в обязательном пересмотре и изучении.

ЛМ: Сейчас сохраняется эта связь с советским, советской памятью, с выставками 1980-х годов или искусство развивается довольно независимо?

ЕХ: Безусловно, связь с советским прошлым существует, и в работах художников, анализирующих это прошлое, и в государственных институтах, которые всё ещё оперируют в советской системе. Но этим государственным институтам противостоят новые общественные организации или просто открытые платформы, благодаря которым искусство развивается независимо.

Группа «Акт», арт демонстрация на улицах Еревана, 1995

ЛМ: У нас в России локальные художники, как правило, намного больше знают про западное искусство, нежели про локальное. Как с этим в Армении?

ЕХ: В Армении критическое мышление довольно развито, поэтому интерес друг к другу тоже высок. У нас всё сконцентрировано в Ереване, к сожалению. Гюмри – второй город после Еревана, в котором тоже есть какая-то локальная ситуация. Несмотря на то, что там сложно жить, есть художники, которые там живут и работают. В Гюмри с 1998-го года организуется биеннале, один из главных организаторов на сегодняшний день – художник Азат Саргсян, который был также одним из основателей этого фестиваля.

Связь, безусловно, есть, так как нас не так много. Что касается других городов, то там, к сожалению, ничего не происходит. Речь не только о современном искусстве, но и о культуре в целом, поэтому, когда мы говорим о ситуации в Армении, то чаще всего имеем в виду Ереван.

ЛМ: На биеннале было только армянское искусство?

ЕХ: Нет, это интернациональный фестиваль. Биеннале была инициирована через 10 лет после землетрясения, в 1998 году, с целью излечить и оживить город. Казалось бы, это удавалось, но на определённом промежутке времени и только с точки зрения искусства. Этот город остался травмированным по сей день, потому что руины никуда не делись, они всё ещё там, даже если люди строят что-то, они строят рядом с руинами. На мой взгляд, роль этого фестиваля необходимо поменять; как пост-травматический синдром биеннале уже не работает, необходимо придать ей новое содержание, благодаря чему она может возродиться на новой платформе. Мне кажется, надо увеличить количество социальных проектов, которые реально могут способствовать каким-то изменениям.

ЛМ: И тем не менее Биеннале что-то поменяла в Гюмри?

ЕХ: В какой-то мере да. Город оживал, художники были очень воодушевлены, был сплошной энтузиазм, она на протяжении всех лет существовала на этом энтузиазме. Бюджет всегда был минимальный, можно сказать это Zero Budget Biennale. Эта инициатива существовала не только благодаря стараниям местной профессиональной среды, но и благодаря нашим иностранным коллегам, которые так же, как и мы осознавали важность этого проекта и несмотря на трудности готовы были принять в нём участие.

VIII Международная биеннале в Гюмри, 2012 // Фото: Museum of Gyumri center of Contemporary Art

ЛМ: К какому медиуму сегодня тяготеют художники в Армении?

ЕХ: Сейчас этого медийного момента нет. Я бы не сказала, что все стремятся делать живопись или видео. У каждого своё. В последнее время тенденция живописи немного активизировалась, но она не всех художников коснулась. Например, Диана Акопян, которая на выставке «Преодолевая повседневность» представлена видеоработой, всегда параллельно делала и объекты, и живопись, она из тех художников, для которых медиа как таковые не важны. Тоже самое можно сказать и о других художниках.

ЛМ: А есть какие-то группы — левые, правые, формалисты?

ЕХ: На сегодняшний день существует пример Арт-Лаборатории, они делают политическое искусство. Это public art, в основном – моментальная рефлексия на политические события. Это могут быть также уличные перформансы, акции. Вокруг этого коллектива собираются и другие художники. У них есть своё пространство, довольно активное, они собирают вокруг себя и активистов.
Ярко выраженного левого искусства пока нет, но левые идеи очень популярны, и можно сказать, что левое искусство находится в утробном состоянии.
Один из недавно сформированных коллективов – это Queering Yerevan, и в Гюмри тоже имеются группировки, это в основном молодые художники.

ЛМ: Как обстоит ситуация с поддержкой со стороны государства или частных лиц? Какого капитала в искусстве больше: государственного или частного?
ЕХ: Отсутствует и частный капитал, и государственный. Современное искусство основано полностью на самоорганизации и существует за счёт иностранных интернациональных фондов. У нас в регионе есть институт Гёте, с которым я сотрудничаю и являюсь его координатором в Армении. Если есть какие-то проекты, связанные с этим институтом, то это означает, что будет какое-то финансирование и можно будет что-то сделать. Соросовский офис долгое время нас поддерживал, мы подавали на образовательные, выставочные, социально-политические проекты. Сейчас Отдел Культуры в этом офисе закрыт. Вся надежда на различные иностранные фонды, которые находятся за пределами страны.

ЛМ: Какие еще институции сегодня существуют в Армении. Я так понимаю, что Центр Экспериментального искусства сохранился…

ЕХ: Да, он сохранился. Пока их никто не трогает, но риск потерять пространство всегда есть, потому что они не так активны, как раньше, и в один прекрасный день это огромное помещение, находящееся в самом центре города, могут забрать. У нас уже была такая ситуация с другим центром, Hay-art Cultural Centre. Хотя я считаю, что Центр современного экспериментального искусства мы уже потеряли, ввиду того, что там нет кураторского состава, художники не заинтересованы в этом месте так, как раньше. Помимо этого центра существует также Institute for Contemporary Аrt, это образовательный проект. Там могут учиться не только кураторы, но и художники, так как это довольно обобщённое образование, туда входят и архитектурные лекции, и лекции по культурологии, и медийный анализ общественного пространства. Преподают люди из нашей среды, а также писатели и философы. Помимо искусствоведов, сюда поступают также уже получившие гособразование журналисты, предпочитающие приобрести знания в области современного искусства. В традиционных академиях и институтах этого образования нет. За исключением только одного места, Fine Arts Academy, где курс по истории современного искусства преподает молодой искусствовед Вардан Азатян. Однако практики современного искусства как таковой нет.
Необходимо также отметить основанную в Женеве и имеющую офис в Ереване организацию Утопиана, занимающуюся в последнее время исключительно социальными проектами и ACSL (Art and Cultural Studies Laboratory), основной программой которой является арт-резиденция.

ЛМ: Ты сказала, что современное искусство Армении несёт в себе социально-политическую направленность, а как выстраиваются отношения художников и власти? Есть ли цензура, самоцензура?

ЕХ: Арт-Лабаратория – единственный коллектив, который идет на рожон. У остальных по содержанию социально-политические работы, но они очень поэтичны и носят исследовательский, аналитический характер, нужно иметь знания, чтобы расшифровать их содержание. Арт-Лабаратория делает манифестации, у них постоянно проблемы с полицией, их всё время забирают в участок и штрафуют. Естественно, эта проблема есть, но сильной цензуры нет. Когда ты делаешь что-то у себя в пространстве, никто не придёт к тебе, ничего не скажет и не закроет.

ЛМ: Есть феминистское искусство в Армении?

ЕХ: Ещё в 90-е были организованы первые женские выставки, но они не имели феминистской позиции, их инициаторами были художницы Аревик Аревшатян, Эрикназ Галстян. Мой первый крупный проект в этом плане состоялся в 2005 году в Ереване. Я ещё работала в Центре Современного Искусства. Это был интернациональный фестиваль. Для меня было условием, чтобы все участники этого проекта были женщинами. Помимо местных участников, были гости из Норвегии, Швейцарии, Австрии, Германии. Состоялся симпозиум, воркшопы, выставка занимала не первое место во всём этом проекте. Спонсором был UNDP Office, они были против употребления слова «феминизм», потому что считали, что я провозглашаю войну между двумя полами. Мне предлагали употребить слово «gender». Тогда гендерная политика не являлась радикальной. Сейчас, когда мы говорим «гендер», это звучит резко, но тогда это был компромиссный подход. Лишь бы не феминизм. Но для меня это было принципиально, я пошла на перекор спонсору и реализовала именно феминистксий проект. В то время не было активных организаций, занимающихся женскими вопросами, проблематикой. В течение этого фестиваля я постаралась привлечь некоторые из них, представители которых даже не знали о существовании друг друга. На протяжении нескольких лет для меня было важно организовывать подобные проекты ежегодно, и в основном приурочивать их к дате 8 марта, чтобы напомнить обществу о реальном содержании этого дня, заключающемся в борьбе за женские права. Эти ежегодные проекты продолжались до 2010, потом я как-то успокоилась, потому что появились активные женские организации, которые начали артикулировать и громче говорить о существующих проблемах в нашем патриархальном обществе. Я по-прежнему как куратор придаю большое значение представлению авторов-женщин, стараюсь держать баланс во время выставочных проектов, так как мужчин художников у нас больше, но от ежегодных проектов с этой тематикой отказалась.

ЛМ: А существуют ли частные галереи?

ЕХ: Галереи есть, но их не много. Во всяком случае галереи современного искусства точно нет. Например, в одну из галерей, с которой я сотрудничаю, я стараюсь продвинуть свои проекты, но это очень сложно, потому что само место не предполагает такого содержания. Художники, с которыми я работаю, могут быть представлены там, но в коммерческом контексте. Если ты делаешь там выставку, её основная цель — продажа, несмотря на то, что это происходит очень редко и, в основном, случайно. Покупателей практически нет. Заинтересованный покупатель — это иностранец, может быть из Америки, Европы, иногда России, бывают также представители диаспоры. Но заинтересованность исключительно в современном искусстве происходит благодаря персональным контактам и коллаборативным проектам за рубежом.

Студия коллектива «Арт Лабоатория», встреча с художником Арсением Жиляевым, 2014

ЛМ: Ты состоишь в Ассоциации Арт-критиков, в Армении сильный институт критики?

ЕХ: Это филиал. Главный офис находится в Париже, это интернациональная ассоциация арт-критиков, она так и называется AICA (International Association of Art Critics). В Армении она была основана в 2005 году, AICA Armenia. На данный момент я являюсь вице-президентом этой организации. В ней не так много участников, где-то 15 человек. Кураторская школа была основана на этой платформе. Сначала была интернациональная летняя школа, а потом на её основе была реализована местная. Тогдашний президент и искусствовед Назарет Кароян сейчас является директором Institute for Contemporary Art, ICA. То, что AICA делала до сих пор, это были в основном образовательные проекты, которые на данный момент перекочевали в ICA. Я и Рубен Аревшатян, нынешний президент AICA Armenia, сейчас разрабатываем новые программы и проекты, которые будут реализованы в рамках этой организации.

ЛМ: Есть ли какие-то издания по современному искусству?

ЕХ: Нерегулярное появление изданий бывает, время от времени в связи с какими-то проектами есть возможность что-то опубликовать, бывает какой-то грант, и мы стараемся в этой публикации суммировать интересные тексты. Одно из регулярных изданий – arteria.am, это культурный портал, который существует онлайн, они более или менее обобщают культурную ситуацию в стране. Среди пишущих там арт-критиков и молодые ребята, которые закончили кураторскую школу ICA.

ЛМ: В начале 2000-х ты принимала участие в армянском павильоне на Венецианской биеннале. Скажи, кого, как правило, там выставляют? Если говорить про российский павильон, то там обычно выставляются концептуалисты. Кого возят от Армении?

ЕХ: Первая презентация армянского павильона состоялась в 1995-ом. Центр современного экспериментального искусства взял на себя эту ответственность, потому что единственные люди, которые были в состоянии сделать фандрайзинг, и в основном в кругах диаспоры, оказались Соня и Эдвард Баласаняны. С 1995 по 2009 это была их ответственность. Что там выставлять, также решали Эдвард и Соня Баласаняны. Я помню, в год так называемого бума видеоарта (2001), они решили повезти почти всех участников, кто подавал заявки, это было около 15 человек, и они все были представлены в павильоне со своими видеоработами. Этот год, наверное, был самым провальным, в остальные разы было неплохо. Во всяком случае благодаря Центру устоялась традиция представлять в Венеции именно современное искусство. Если бы этим с самого начала занималось министерство, всё могло бы сложиться иначе. А так, уже в 2011-ом, министерство, взяв на себя обязанность организации павильона, обратилось к представителям современного искусства, осознавая свою некомпетентность в этой области. Пока эта традиция согласования сохраняется, посмотрим как всё будет развиваться в дальнейшем.

Павильон Армении на 54-й Венецианской биеннале // Выставка «Инструкции: Субъекты новой универсальности», кураторы Рубен Аревшатян, Вардан Азатян, Назарет Кароян

ЛМ: Какое отношение западной публики к армянскому искусству? Как реагировали посетители Венецианской биеннале?

ЕХ: Всегда по-разному. Мне кажется, зритель бывает и искушенный, и неискушенный. Я помню в 2005 году обратили внимание на работу Дианы Акопян, в Art Forum опубликовали статью, у нее была феминистская работа и критикам понравилась актуализация феминистского дискурса. Но на самом деле Венецианская биеннале не то место, которое является ключевым для армянского художника. С точки зрения репрезентации Венецианская биеннале не самый выигрышный случай. Может, для художников важно иметь этот пункт в CV, но, с другой стороны, уже тот факт, что Армянский павильон не находится в центре основных событий и не имеет своего постоянного пространства, уже говорит о том, что очень немногие посетители удостоят его своим вниманием. Пока страна не заинтересована в этом проекте настолько, чтобы выделить реальный бюджет, а не $5000, этот проект вряд ли можно будет назвать успешным.

ЛМ: Как реагировала публика на выставки, которые ты делала за пределами Армении?

ЕХ: Людям всегда интересно посмотреть выставку из Армении, ведь у них почти нет информации об этой стране, и тем более о современном искусстве. К примеру, в Швейцарии некоторые посетители довольно эмоционально восприняли видеоработу об окраине Еревана, которая называется Бангладеш. Нарратив, демонстрирующий модернистскую архитектуру, вызвал у них слёзы, они не могли понять, как люди могут жить в таких домах и условиях. Приходят люди с ожиданием, что это нечто такое типично «армянское», близкое хотя бы к искусству Параджанова, и вдруг, сталкиваются с совершенно иным, критическим содержанием. С моей точки зрения, современное искусство – это универсальный язык. Не имеет значения, где ты живешь, где ты это делаешь, могут быть безусловно какие-то локальные особенности, но в целом это интернациональный язык, понятный для всех.

«Преодолевая повседневность», галерея «Люда» // Куратор Ева Хачатрян // Фото: Михаил Григорьев