Скульптурный цех: от культа к скальпу

975        5       

На переднем плане: Екатерина Коваленко. Падающая. 2015. XPS, акрил; на заднем плане: Александр Кутовой. Солдат. 2015. Бетон

В Цехе белого на «Винзаводе» проходит выставка «Ура! Скульптура!» – 40 работ, отобранных куратором Анатолием Осмоловским по медиальному признаку и собранных архитектором Светланой Басковой в одном экспозиционном пространстве. О том, какие стратегии выбирают современные художники (скульпторы), рассказывает Анна Быкова.

В сложный момент реабилитации традиционных ценностей и выявления новых скреп художник-куратор Анатолий Осмоловский обращается к поистине «базовым» категориям: видам и жанрам. После ревизии живописного медиума (выставка «Вечно живой труп») Осмоловский переходит к скульптуре и делает экспозицию «Ура! Скульптура!», изначально не предполагавшую «стилистического единства» и «кураторской “темы”». Выставка, надо сказать, обескураживающая своим «восторгом» перед медиумом, стала во многом симптоматичной, позволяющей выявить в том числе некоторые художнические стратегии в отношении к реальности, материалу и смыслу.

Работы 39 художников разных поколений и разных школ (инсталляцию Сергея Сапожникова куратор непосредственно перед открытием снял с выставки) – это львы, собаки, растения, куски мрамора, огромная черная женщина, деревянные снаряды, дырявые ложки…, которые, кажется, ответствуют за всю историю искусства. При этом здесь предложены оригинальные стратегии смешивания знакомых приемов, их нового использования или остранения. Для понимания происходящего выделим семь стратегий и соответственно типов скульптурного обобщения.

Идолический, или культовый тип, идущий с доисторических времен, представленный в языческих, т.н. «примитивных» культурах и в повседневности обществ «развитых» и «развивающихся». У Осмоловского его представляют, к примеру, работы Алины Клейтман, Евгения Антуфьева и Дуни Захаровой. Членистая, когтистая, языкастая «…магия» из полиэфирной смолы Клейтман, деревянный божок Антуфьева без головы и тряпочная, проросшая конечностями «Дуза» Захаровой суть псевдоидолы, где-то страшные, неплохо сделанные, но в целом мало интересные. Здесь раздражает эта вторичная мифологизация известных форм, решенная без внутреннего конфликта, возведение в новый культ разоблаченных в свое время объектов. И если, скажем, «Маги земли» куратора Жана-Юбера Мартена открыли новый этап в выявлении связей примитивного и этаблированного искусства, то здесь этого, увы, не происходит. Удивительно при этом и то, как «Дуза» Захаровой (она из Якутии) настолько напоминает работы самого Антуфьева (он из Тувы). При этом оба художника, имевшие, конечно, потенциал представительства региональной драматургии и стилистики, вдруг оказываются мастерами и рукодельниками, «прикладниками», производящими всего лишь любопытные, но бессмысленные объекты. Подтипом этой культовой парадигмы можно считать аллегорический тип, продолжающий еще древнегреческую линию и получивший расцвет в период Просвещения, когда, например женщина изображает победу, а Минерва опирается на постамент с бюстом Екатерины II в римском шлеме. Теперь скульптор Олег Кулик кладет отощавшего льва на рельс и называет «Империею», а собственный проект Осмоловского состоит из псевдослепков идеальных женских тел, формирующих обобщенную «Украинку». Прекрасна здесь черная огромная «Падающая» (империя или Украина?) Екатерины Коваленко, напоминающая почему-то съезжающего с постамента Ф.М. Достоевского скульптора А.И. Рукавишникова. Подтолкнуть ее совсем не хочется – ее масса страшна.

1 – Олег Кулик. Империя. 2014. Металл, керамика; 2 – Александр Повзнер. Голова собаки. 2015. Крашеный гипс

Следующий, миметический тип, он же реалистический – восходит к традициями фигуративного подобия. Он, после некоторого, казалось, забытья в российском современном искусстве, как ни странно снова актуален в скульптуре: это «Падаль» (Charogne) Зинаиды Исуповой (керамические распластанные трупы собак), и собачьи же, ощерившиеся головы Александра Повзнера. Конечно, и они получают как символическое значение, так и контекстуальное («Занесенные» Исуповой на площадке «Старт» отсылали к событиям на Украине).

Символический тип отсылает к авангардистской традиции обращения к искусству примитивных обществ, к инокультурной экзотике – здесь важны работы Дениса Строева (ложка с дырой с цитатой Джакометти – художника, который из традиционной древнеегипетской ложки-женщины сделал женщину-ложку) и серия инсталляций с говорящим названием Proto Яна Тамковича – это ширмы из картонных тубусов, украшенные масками, веерами, бульонными коробками и восточными халатами – культовыми вещами для целого поколения художников начала ХХ века.

1 – Денис Строев. Женщина-Ложка. 2015. Латунь, серебро, красный хром, лак; Маска-Ложка. 2015. Латунь, серебро, лак; 2 – Мария Ефременко. Без названия. 2015. Перья марабу, металлический каркас, ручная работа

Новый формализм с понятным и прозрачным генезисом получает сегодня в России второе дыхание, оказываясь удивительно пластичным и многозначным. Он может приобретать трагическое звучание, как у Ильи Гришаева, вырезавшего целую стопку одинаковых черных «неоформленных эмоциональных пятен» и подвесивших их на гвоздь со смещением. Все они напоминают расплавившийся черный квадрат в своей дурной бесконечности (четыре копии или миллион?), как будто стираемый и размазываемый художником по стене. Такая же слоистость у Анны Паркиной: композиция ее работы то формирует из кусков, то снова скрадывает человеческий силуэт, заставляя зрителя (пере)проверять собственную оптику. Деревянный силуэт Сергея Катрана, установленный на стеклянном подиуме, по настоянию самого художника изображает три слога слова «искусство». «Бесконечность» (Non finito) Ильи Романова и вовсе просто намотана пряжей на стены. Полусфера из разноцветных перьев марабу Марии Ефременко выглядит веселее и эротичнее (тогда как ее же заяц в похожей технике на выставке «Андрей Бартенев. Фабрика» выглядел, прямо скажем, пошловато).

Все эти четыре типа скульптурных стратегий – культовая, миметическая, символическая и формальная, – знакомые и не очень, переосмысленные или не совсем, так или иначе продолжают существующие и существовавшие практики. Совершенно же отдельно хочется разобраться со следующими тремя, восходящими к более поздним и потому относительно «свежим» течениям.

1 – Наталья Зинцова. Часовые. 2011. Старый часы, оловянные солдатики; 2 – Сергей Карев. Без названия. 2014. Металл

Это, во-первых, объектный тип, отсылающий к реди-мейдам Марселя Дюшана. И здесь кажется, что в отличие от живописи, «вышедшей из себя» в окружающий мир (Дэвид Джоcелит), скульптура этот же мир в себя вбирает. Наталья Зинцова запирает оловянных солдатиков в старых часах («Часовые»), а мебельную ножку надстраивает брусом («Колонный зал»). «Кенотафы» Татьяны Данилевской составлены из пустых офисных лотков для бумаг по принципу «лоскутного одеяла»: здесь изначальная форма определяется четко, но итоговая композиция абстрактна, и нового значения не представляет (могильная пустота этой серии трагизмом офисных будней напоминает недавнюю «Авангардистскую канцелярию» самого Осмоловского). На манер «пряничного домика» (узнаваемый материал в новой фигуре) изготовлена работа Арсения Жиляева «Цветок», собранная из любимых им советских мебельных щитов. Из готовых вещей сделаны работы Сергея Карева (проткнутый копьями металлический баллон «Без названия») и Алека Петука «Маркс» (2 кучи из 10 000 гаек и 10 000 болтов с пошаговой фотографической инструкцией их соединения).

1 – на заднем плане: Арсений Жиляев. Цветок. 2012–2013. Найденная мебель; на переднем плане: Александр Плюснин. Приапов язык. 2015. Палстилин; 2 – Татьяна Данилевская. Кенотафы. 2014. Пластик

Важным объектным подтипом стали две работы, переводящие узнаваемые предметы из одного материала в другой при полном сохранении размеров и объема. Назовем это линией Джеффа Кунса (линией его стальных реплик резиновых игрушек 1990-х годов). Так, Ирина Петракова делает деревянную копию артиллерийского орудия германской армии – снаряда «Дора». Внутрь снаряда натуральной величины вложены еще два по типу матрешки. И называется это все Dolly – «куколка», что на гей-слэнге означает главный мужской инструмент. Главный же символ российской столицы, недавно предложенный в качестве московского логотипа, – уличное заграждение – репродуцируется Сергеем Прокофьевым в неоне. Вообще, этот остроумный ход мог быть взят на вооружение городскими властями – проблема освещения в зимнее время без уродливой обмотки деревьев миллионами гирлянд была бы решена.

1 – на переднем плане: Иван Горшков. Из проекта «Лесной царь». 2013. Железо, сварка, эмаль, одеяло; на заднем плане: Сергей Прокофьев. Заграждение. 2011. Люминесцентные лампы; Ян Тамкович. Proto. 2014. Смешанная техника, найденные предметы; 2 – на переднем плане: Иван Горшков, на заднем плане: Виталий Барабанов. Без названия. 2015. Бумага, клей, акриловый пластификатор, смешанная техника

Вторым важным для нас «новым историческим» направлением оказывается итальянское «бедное искусство» 1970-х – Арте повера, работавшее с семантикой материала, в том числе природного, необработанного. Ключевой фигурой здесь выделим Марио Мерца, активно вносящего в выставочные залы грязь, камни, бревна и ветки. На «Ура! Скульптуре!» Иван Новиков показывает работу «Дикий порядок», реализованную при поддержке галериста Сергея Попова: это огромные, выше человеческого роста куски мрамора и дерева с серыми прямоугольниками, маслом написанными. Илья Федотов-Федоров выставляет триптих «Сохранение часть движения» из стекла, камня, раствора и органических объектов: веток, плодов, яиц. Здесь показательны бетонный четырехгранник Кирилла Басалаева («Форма, ищущая себе функцию»), колонны из строительной сетки Натальи Тимофеевой, металлический «Лесной царь» Ивана Горшкова и металлические же абстракции из отходов производства Владимира Логутова. Здесь везде семантика материала – природного и/или культурного/индустриального – оказывается определяющей. Такая манифестация самого по себе мрамора, металла, дерева, масла, бетона, сетки позволяет с одной стороны вскрыть «материалистический» пласт, с другой – свободно додумывать и надстраивать любые другие смыслы. Чуть дальше это направление развивают две работы из черного пластилина – «Сын потолка» Александра Плюснина и «На щите» Александра Вилкина. И если первая представляет собой скорее абстракцию, такой обобщенный карниз-кронштейн, то вторая уже фигуративна и изображает полицейского на орудии собственной защиты.

1 – Кирилл Басалаев. Форма, ищущая себе функцию. 2015. Бетон; 2 – Владимир Логутов. Без названия. 2013. Вороненая сталь, смешанная техника

Третьим важным скульптурным типом оказался антропный, где явлен человек раненый, уязвленный, может быть, больной или инвалид. Тип этот мы отнесем к искусству молодых британских художников, YBA, анатомирующих само понятие телесности в его героике и повседневности. Ключевыми фигурами здесь пусть будут Марк Куинн, поставившей на Трафальгарской площади Лондона памятник Элисон Лэппер (беременной художнице без рук и с деформированными ногами) и сделавший четыре скульптурных автопортрета из собственной замороженной крови, а также Дэмиен Херст, погрузившей акулу в формалин. «Ранеными» людьми на «Ура! Скульптуре!» выглядит «Солдат» Александра Кутового (бетонный мужчина без лица), прекрасный «Людвиг» Алексея Панькина (деревянный человек на табуретке: без головы, но с вытянутой вперед рукой, падающий в противоположную от черной женщины сторону) и таящий на глазах и на парте силиконовый торс Стаса Багса («Память 3. Уснул я почти мгновенно»). Здесь же отдельный орган – пластилиновый «Приапов язык» огромных размеров Александра Плюснина, а также продукты человеческой жизнедеятельности: барельеф из пережеванных художником Виталием Барабановым обрывков советский книг и журналов по искусству.

1 – слева-направо: Ирина Петракова. Dolly. 2015. Дерево, графит; Наталья Зинцова. Фрагмент инсталляции «Колонный зал». 2013; Александр Вилкин. На щите. 2015. Пластилиновый барельеф; Алексей Панькин. Деспоин. 2012. Дерево; 2 – Александр Плюснин. Сын потолка. 2015. Пластилин 

Так, ретроспектива одного медиума – скульптуры, объекта, инсталляции – вскрывает как исторические, так и развивающие их современные тенденции. И здесь, конечно, возникает еще больше вопросов: где художники Дмитрий Гутов или Илья Долгов, Александр Бродский и Григорий Брускин, где Иван Плющ и «Лаборатория городской фауны»? Делают ли они тоже «скульптуру»? Почему все типы и мотивы оказались смешаны и не разведены? Что дальше? Как именно могут (должны) выглядеть сегодня памятники, скульптуры, объекты, работы паблик-арта и галерейные «товары»? Но самое важное Осмоловскому удалось продемонстрировать если не полный, то любопытный набор стратегий работы с материалом, прототипом и контекстом: от культа (идола, памятника, монумента…) к скальпу (человека раненого и уязвленного).

Алексей Панькин. Людвиг. 2013. Дерево, акриловая паста

Фото: Ольга Данилкина