Интервью с Лерой Нибиру

218

FB 0 VK 0

Лера Нибиру: «Мне очень комфортно существовать в таком состоянии неразделенности»

Выставка Леры Нибиру в галерее Iragui – это тотальная инсталляция, являющаяся в буквальном смысле продолжением ее графики, примеры которой можно увидеть развешенными на стене или в альбоме, который можно полистать, устроившись в кресле в углу галереи. Основные темы художницы: детскость, сны, видения, превращения, переходы из одного состояния в другое. Поэтому среди материализовавшихся из мира графической фантазии предметов основу составляют куклы, погружающиеся в темную субстанцию пола, плюшевые животные, разные тряпочки, бантики и пуговки. Осветительные приборы прикрыты ветками или спрятаны в гнезда, чтобы создать эффект сумрачного состояния то ли яви, то ли сна. Если добавить еще пластилин, мы бы оказались в мире Шванкмайера или мультфильме про домовенка Кузю. Лера Нибиру уверено чувствует себя в пространстве, где детская непосредственность и чувство, что в следующее мгновение может случиться все что угодно, становятся константами.

Валерия Матвеева-Нибиру ответила на вопросы AroundArt:

Лера, Ваш псевдоним, Нибиру, связан с месопотамской, шумерской мифологией и, помимо этого, со вполне современными эсхатологическими ожиданиями. Вы не могли бы немного прояснить мотивы такого выбора имени?

Я вообще фанат идеи апокалипсиса. Мне кажется, что это терапевтическая идея. Очень важно помнить о том, что можно умереть в любой момент. Люди обычно пытаются не помнить о смерти, забыть о ней, исключить ее, но, если помнить о ней, то человек начинает жить в настоящем. Ни в будущем, ни в прошлом, а вот именно ощущать, что этот момент – он последний и самый важный, и соответственно жизнь становится прекраснее. А мысль о наступлении апокалипсиса искусственно прививает каждому человеку воспоминание о смерти, и у каждого есть шанс действительно жить настоящим, а вот эта мифическая планета Нибиру, она должна в каком-нибудь, например, в 2012 году, прилететь, пересечь орбиту Земли и все разрушить до основания. И все активно помнят о наступлении 2012 года, активно говорят об этом. Последнее время я езжу в метро, заметила, что на каждой остановке говорят «Проверяйте оставленные вещи», в общем – об угрозе терроризма. Терроризм, взрывы, – это все ближе и ближе. То есть это не просто какие-то сумасшедшие, которые в интернете читают какие-то книжки, а уже каждый знает, будет ли Апокалипсис в 2012 году или нет. Соответственно все активно приближаются к осознанию смерти. И я, как фанат этой вот идеи, поняла, что нормально взять такой псевдоним, а почему бы и нет? Ну а, с другой стороны, хотелось какой-то космический масштаб добавить в свое название. Такая вот планетарная история.

Если продолжить тему Апокалипсиса, возникает следующий вопрос. Апокалипсические настроения всегда широко распространены в обществе. Постоянно слышны разговоры: вот-вот рухнет правительство, вот-вот закрутят гайки, вот-вот нас накроет радиоактивным облаком. Работать с такой апокалиптикой в некотором роде это все равно что фотографировать котят, то есть, с одной стороны, всем нравится, все – в теме, а с другой стороны – всем надоедает. Поэтому, как мне кажется, очень сложно с этим работать. Вы подобные трудности ощущаете?

Нет, я никаких сложностей не ощущаю. То, что я делаю, это примерно и есть фотографирование котят. Вот эта инсталляция в галерее Iragui связана с детским дискурсом. То есть хочется найти какую-нибудь кнопочку, которая понятна каждому, то, что заденет любого. Все, что связано с детством: какие-то детские страхи, детские удивления, открытый взгляд на реальность, нейтральный, поскольку в детстве еще не сформировалось определенного отношения к реальности, но при этом происходит тотальное восприятие всего. Собственно, мне, наверное, интересно найти какие-то кнопочки, которые работают на всех. Не что-то углубленное, философское, а то, что будет понятно и просветленному человеку, и простому, не задумывающемуся ни о чем, и вдруг каким-то образом он отыщет какие-то ассоциативные связи, которые его тоже тронут. В принципе хочется тронуть зрителя, задеть, засунуть в него руку. Или, наоборот, хочется, чтобы его обволакивало пространство, которое не может никуда деться, и там его накрывают какие-то воспоминания, какие-то игрушки – они у каждого вызывают свои воспоминания, и я не знаю какие. Мне не важно, что увидит человек в этом, но важно, чтобы он что-то увидел. Как-то повлияло, может быть. Вспомнит что-нибудь свое, загадочное, сокрытое, задумается об этом, что-то изменит в своей реальности.

Ваши работы погружают зрителя в онейрическое пространство. Сразу же возникает целая связка вопросов: а какие Вам снятся сны? И насколько они влияют на Ваше творчество? Вы ориентируетесь на визионеров – от средневековых мистиков через романтиков, символистов и сюрреалистов и до медгерменевтов?

Да, конечно, я на них ориентируюсь. Очень люблю и средневековую живопись, и иконопись, и медгерменевтика, и концептуализм. Все это безусловно влияет, и какие-то уже наверное бесконечные цитаты и пережевывания одних и тех же тем, но опять таки продолжают работать эти темы. И, конечно же, я ориентируюсь на сны. Я думаю, что практически все придумываю во сне. Собственно придумывание работ и происходит, когда я просыпаюсь и вижу картинку, которая связана с тем, что я видела во сне. И после этого каким-нибудь образом ее материализую. То есть в каком-то готовом виде она уже существует в моей голове. Или не в моей голове, а просто, может быть, в ноосфере, откуда посылаются сигналы через сон. Сон это ведь тоже переработка фарша из реальности, из яви, которая происходила за день. Те же события, которые были, те же эмоции перекомпоновываются и обрамляются в символы, значащие что-то для меня, например. Через эти символы, возможно, я и пытаюсь что-то изобразить.

Судя по пресс-релизу, очень большое место уделяется вопросам сумасшествия. Шизофрения активно упоминается.

Шизофрения – да! Мне кажется, она тоже имеет терапевтический характер для сознания. Мне как-то не хочется разделять сон и реальность. Мне кажется, правильно помнить о том, что никакой реальности не существует. Вся эта явь – это никакая не явь, а такой же сон, ничем не отличающийся от сна во время сна. Могут присутствовать какие-то эмоции, все происходящее может быть настолько же сильным и там, и там. Меня интересует вопрос границы: как обнаружить границу сна и не сна? И я понимаю, что я не могу ее обнаружить. Все переплетается, связывается, нет никаких доказательств, что происходящее действительно происходит, а не кажется. И это, насколько я себе представляю, проявление шизофрении. Мне очень комфортно существовать в таком состоянии неразделенности, в мысли о том, что реальности не существует. И поэтому мне хочется, чтобы все также прекрасно себя чувствовали.

В Ваших работах можно увидеть в большом количестве образы насилия. Интересно, это чисто умозрительные конструкции или они отсылают к какому-то личному опыту или, может быть, к повседневной социальной атмосфере? Что это?

Наверное, это тоже связано с вопросом реальности. Я понимаю, что у меня есть сознание, и оно в каком-то более-менее стойком виде существует всегда, сколько я себя помню. При этом есть тело, которое меняется. С ним могут происходить бесконечные изменения. Что-то может отваливаться, что-то – пришиваться. И как раз то, что касается насилия, связано с вопросом телесности. Через телесность происходит поиск этой границы – реального и нереального. Что происходит, когда тело умирает? Где находится сознание, если его разъять, разрезать по кусочкам? Явно не там. Но ведь оно тоже принадлежит мне и тоже является частью моей реальности и моего представления о действительности. Поэтому изображения разнообразного насилия связаны с этим. А, с другой стороны, может быть, имеется даже религиозный контекст. Ну да, все, что про насилие, это либо с религиозным, либо с эротическим оттенком. С эротическим все понятно. Есть тематика всех этих святых, которые отдают себя в жертву. В православной и католической традиции очень часто встречаются иконы, на которых святые держат в руках предметы, с помощью которых они приняли смерть. Это опять же связано с темой сознания и тела. Они продолжают существовать и нести с собой свою смерть, показывают ее. Они предъявляют ее зрителям – молящимся.

Есть какие-то запретные темы?

Нет, конечно.

Для кого Вы прежде всего делаете свои работы: для себя, для близких и друзей, в расчете на зрителей, критиков, коллекционеров?

Мне кажется, что делать что-то, стоит только в том случае, если ты понимаешь, что не можешь этого не делать. Я стараюсь именно так действовать. Если я не могу остановиться, если мне прямо хочется взять ручку и что-нибудь нарисовать, и поток сознания куда-то выливается, на бумагу или в объекты, то это классно. А если можно что-то не делать, приходит в голову куча идей, которые хороши сами по себе, можно их просто пересказать, а делать необязательно, даже не надо делать. Это же вопрос творения, а за творение нужно нести ответственность в глобальном масштабе. Это ни для себя, ни для кого-то. Художник должен ощущать себя проводником, наверное, через которого выливаются из ноосферы какие-то сгустки из всеобщего сознания.

То есть это своего рода служение?

Может быть, да. Шаманство какое-то. Так как это сотворенное, оно должно как-то влиять, что-то нести. Если задействовать только мозг, то есть если я что-то придумаю, это не будет работать. А если мозг отключать, а поток просто выливается, то вместе с ним, через объект, нечто выливается дальше в реальность и преобразует ее каким-то образом.

У Вас сейчас параллельно открываются две выставки в Москве, одна персональная, другая – групповая, на Винзаводе. Эта вторая выставка привязана организаторами к теме женскости. Как Вы относитесь к подчеркиванию женского или мужского в творчестве?

Мне не хотелось бы себя как-то позиционировать. Для меня это не важно, но я понимаю, что это, безусловно, тоже влияет, потому что мужское и женское восприятие, наверное, чем-то отличаются и довольно многим. И это просто неизбежно. Мужское – это пробивание реальности, а женское, наоборот, это поглощение. Опять же есть момент: возможность рождения из своего тела другого тела. Это абсолютно точно влияет на то, что делает женщина.

Можете кратко охарактеризовать Вашу выставку в галерее Iragui? Каковы цели, мотивы?

Преобразование пространства. Погружение в отдельно взятый мир, каким-то образом выраженный мной через те же символы, разные штуковины, кусочки моей действительности. Хочется пространство преобразовать так, что оно стало мной. Это, может быть, какой-то эксгибиционистский акт по большому счету. Хочется открыть свой мир и поглотить всех, кто туда придет и посмотрит. И, соответственно, у попавшего в это пространство человека что-нибудь может измениться. А пространство хочется преобразовать так, чтобы это было путешествие или сказка, огромный пласт информации, какого-то текста визуального, который со всех сторон набрасывается, и невозможно просто подойти и посмотреть картинку – нужно зайти и автоматически погрузиться в это пространство.

Вот Вы говорите о визуальном тексте, сразу возникает ассоциация с концептуализмом, который связан с текстом в отличие от других течений в искусстве, где ориентировались на что-то иное, на фигуративность, например. Вам это близко?

Да, мне это близко. Важно передать информацию посредством чего угодно, не просто показать, рассказать, а именно передать что-то важное. Концептуализм, кажется, этим, в том числе, занимается. Каждая фигуля, какое-то слово или образ, который сам по себе не интересен и мало что значит, но завернутый во что-нибудь он вдруг становится важным, важным для человека, который это увидел, понял и хочет передать.

Выставка продлится до 21 апреля галерее Iragui.
Лера Нибиру
Iragui

Автор интервью: Сергей Гуськов