Интервью с Константином Батынковым

371

FB 0 VK 0

Константин Батынков «Неинтересен сам образ жизни современного художника»

Когда я произносил имя Константин Батынков в присутствии своих знакомых, его практически сразу же начинали либо страстно хвалить, либо оголтело ругать. Думаю, это хороший показатель, так как равнодушным художник не оставлял никого. Хотя к самому себе Батынков старается относиться с некоторым отстранением, дистанцироваться от своей славы. Про собственное интервью он самоуничижительно говорит, что это «рассуждения сумасшедшего о своих картинах», рассказывает о том, что мирская слава ничто, что не следит за публикациями и рецензиями, посвященными его творчеству. Возможно, это показное равнодушие, но, если даже так оно и есть на самом деле, довольно часто имидж, сконструированный для внешнего пользования, срастается с тем, кто берет его на вооружение. Хочешь выглядеть отшельником – в итоге становишься отшельником.
Новая выставка художника «Натюрморты», которую он открыл в Крокин_галерее 19 мая, не предлагает чего-либо экстраординарного. Любой видевший ранее работы Батынкова может ощутить подкупающий эффект узнавания, результат своеобразного импринтинга, благодаря которому мы привязываемся к стилю того или иного художника. На холстах видны предметы быта: вазы с цветами, бутылка, штопор, рюмка, магнитофон, стопка дисков, лампа, книги, игрушки, куклы, очки. Среди вещей толпятся мириады маленьких точек-фигурок, ожившие солдатики, полетевшие игрушечные самолеты, маски, бесстрастно глядящие на зрителя. Изображения монохромные.
Однажды Батынков сказал, что «бессмысленно рисовать подсолнухи после Ван Гога» – тема исчерпана. Но на выставке мы видим сразу несколько написанных с размахом подсолнухов. Скорее исчерпан разговор о том, что нельзя делать что-то, раз это что-то в прошлом было сделано в большом количестве или пару раз, но слишком уж эффектно. Художник использует консервативный язык, говоря об искусстве и жизни, но при этом вполне удачно существует в мире после многоступенчатой культурной революции. Он ориентируется на живопись и графику в эпоху, когда вокруг только и слышно об искусстве новых медиа, называет эскапизм неотъемлемой чертой своего творчества, и это находит отклик у значительной аудитории. Художник словно существует в постапокалиптическом пространстве, где сглажены конфликты, противоположные тенденции сосуществуют, не соскальзывая в противостояние. Вопрос в том, долго ли это продлится. Современный мир кажется утомительным и слишком беспокойным, чтобы тратить на него свои силы, но стоит отвернуться от какого-либо нового массового увлечения, порой, действительно, утомительного, как в образовавшейся пустоте возникает самозванец, называющий себя твоим именем и говорящий за тебя.

Константин Батынков ответил на вопросы AroundArt:

В: Вы говорите в пресс-релизе, сделанном в виде интервью, что Вам захотелось нарисовать предметы с подоконника в мастерской. Насколько важно непосредственное окружение: предметы, люди, помещения?

О: Для меня вообще не важны ни предметы, ни люди. Просто все остальное я уже нарисовал. Действую методом исключения. Я сторонник того, что изобразительное искусство или музыку невозможно вербализировать, объяснить словами. И все интервью и пресс-релизы – это такое корявое, условное обозначение того, чего бы я хотел сделать.

В: Мне показалось, исходя из увиденного на нынешней выставке «Натюрморты» и предыдущих, что для Вас этот уровень реальности близких вещей намного важнее, чем большие социальные реалии и общекультурные тенденции. Это так?

О: На самом деле, мне не важно ни то и ни другое. Но они менее раздражают – вещи, которые тебя окружают. Ты как-то свыкаешься с ними, они тебе подвластны. Ты можешь выбросить и избавиться от них, а вот от вида за окном избавится гораздо сложнее. Но тоже можно уехать, конечно… Для меня живопись – времяпрепровождение, не более того. Надо ж чем-то заниматься. Она интересна, отвлекает от жизни. Поэтому волнует скорее процесс: ты отвлекаешься, ты рисуешь картину. А что на ней нарисовано – непринципиально. Какая-то фантасмагория, например.

В: У Вас много подобных сюжетов, рассказывающих о бытовых чудесах, оживших вещах.

О: Все рождается в процессе. Человек сочиняет стихи – непонятно, откуда берутся слова, вырываются в строчку. Он же не про Дусю пишет, которая его разлюбила. Начинается с Дуси, а потом поэт куда-то уходит, улетает. В общем, живопись тоже довольно самоценная вещь. Ты начинаешь рисовать матрешку, поварешку, потом самолет полетел, скатерть появилась, скатерть исчезла – река потекла. У меня, во всяком случае, так. В этом есть какая-то прелесть. Я начинаю рисовать картину и не знаю, чем она закончится. Потому что все остальное, социальность, то, что за окном, – это ужас и кошмар. Вот ходят там какие-то человечки в оранжевых жилетках, грядку копают. Ну что вот этих дядек рисовать или каких-нибудь теток?..

В: В одном из интервью Вы определили общий дух Ваших работ как «радостный пессимизм». Это до сих пор так? Что стоит за этим словосочетанием?

О: В целом, да. Но скорее не радостный пессимизм, а веселый апокалипсис. Он уже идет. Что может сравниться с волной, заливающей Японию, сметающей дома? Это же завораживающее зрелище. Куда там видеоарту или кино! Жизнь – она сильнее и интереснее. Происходят катаклизмы, а мы в них живем, адаптировались. И жизнь очень быстротечна. Мне вот 52 года, и это стало очевидным.

В: Живопись и графика это такие специфические медиумы в искусстве. Сейчас существует огромное количество новых способов подачи материала, а Вы идете вот таким путем…

О: А Вы знаете, тут такое дело. Я лет семь функционировал как современный художник. Мы работали в фотографии и в видео, делали перформансы, театр и лэнд-арт, когда мы работали вместе с Колей Полисским и Сережей Лобановым. Но мне это стало неинтересно. Неинтересен сам образ жизни современного художника. Мне приятнее сидеть в мастерской, в тенечке, и рисовать какой-то очередной бред собственный, нежели бегать по душной Москве как сегодняшний художник-функционер, медийный персонаж. Деловые встречи, переговоры. Соответственно надо что-то быстро делать. Фотография, видео сразу дают какое-то качество, а в живописи такого нет. Может, не получится, и очень часто не получается. Но в этом есть кайф преодоления. Нарисовать хорошую картину очень трудно. Дай бог, за жизнь несколько штук нарисовать. Это отвлекает от жизни. А потом живопись сегодня как симфоническая музыка: человек ее понимает, когда достигает определенного возраста, вот я всегда пытался, но она не совсем соответствовала моему миропонимаю, но прошли годы, и после джаза ты приходишь к симфонической музыке, начинаешь слушать, а «два аккорда» становятся менее актуальны. А живопись трудно делать. Картины мне сейчас рассматривать интересно, а фотографии или инсталляции… ну стоит там сто ящичков, десять раскореженных машин, самолет, перевернутый и перекрашенный, или танк, как на Венецианской биеннале, – ну это такой аттракцион, легко считывается месседж. Живопись сложнее, потому что очень сложно хорошую вещь сделать. Мало хороших живописцев, фотографов же очень много.

В: А Вы сейчас интересуетесь современным искусством или делаете только что-то свое?

О: Не так давно я перестал ходить на московские выставки. Хотя на хорошие – хожу. Когда что-нибудь хорошее привозят.

В: Могу предположить, что Вас интересует традиционная живопись, то есть выставки художников, допустим, XIX века и ранее.

О: Наверное, стала больше интересовать. Потому что там мне многое непонятно, есть момент чуда. Непонятно, как, чего и откуда берется. Вермеер Делфтский непонятен, а у Базелица мне понятна и мотивация, и как сделано, и почему это сделано так, а не иначе.

В: А Вы как-то представляете себе Вашего зрителя, всех тех людей, помимо коллекционеров, которые приходят на Ваши выставки, интересуются Вашим творчеством?

О: Честно говоря, об этом не думаю, но примерно представляю, потому что периодически с ними соприкасаюсь. Аудитория известна. Описать их трудно, люди совершенно разные: бизнесмены, журналисты, домохозяйки, дети.

В: А вообще для Вас важен зритель? Многие художники достаточно откровенно говорят, что для них важна самореализация, а уж оценит это кто-то или нет, это второстепенный вопрос.

О: Сказать, что важно, это будет неправда. Сказать, что не важно, тоже будет неправда. Я уже двадцать один год ничем, кроме рисования, себе на жизнь не зарабатываю, мне за это деньги дают, естественно, это важно. Но то, что я обращаю на это внимание, пытаюсь осовремениться, поймать какой-то контекст, угадать, предугадать, подыграть, – вряд ли. Я дую в свою дуду. Пока, слава богу, это совпадает и резонирует с чем-то.

В: У Вас в некоторых картинах, несмотря на то, что Вы говорите, что это полет фантазии, все-таки есть документирующий, архивирующий момент.

О: Я же смотрю в окно. Я много путешествовал, правда, последнее время перестал. Я был в 94-ом году в Африке, и, конечно, у меня сильные впечатления остались. Заболел там. Настоящее сафари. И периодически это вылезает. Не напрямую: поехал, сфотографировал и выставку сделал. У меня все как-то сложнее. И во временном процессе растворяется. Но, на самом деле, я не могу объяснить, что, как, откуда и почему. То есть я буду кривить душой. Интервью для меня это все время пытка. Люди со стороны, которым нравится то, что я делаю, описывают это более точно, видят то, о чем я и не подозревал. Мне иногда интересно читать такие тексты.

В: А Вы читаете критиков? Следите за отзывами?

О: Ну как! В каталоги пишут Толстой, Пацюков, Сережа Епихин. Я не пользуюсь интернетом, у меня нет компьютера, я не отслеживаю специально. Про эту последнюю выставку ничего не читал.

В: А это тоже такой способ уйти от мира?

О: Да. Я, например, покупаю кино и смотрю на dvd. Покупаю и слушаю всякую хорошую музыку. И книжки. А интернет это все-таки калитка двухсторонняя. А мне хочется какого-то своего пространства. Там, в интернете, есть у меня двойник, фейк, ведет активно на фейсбуке за меня жизнь.

В: Это Вас как-то задевает? Или пускай так оно и будет?

О: Ну пока он какие-то гадости вроде не делает. Я пытался несколько раз убить этого фейка, но оказалось, что это практически невозможно. Его убили в контакте, по моей просьбе, друзья – он на фейсбуке возник. Собственно вот поэтому я и не пользуюсь интернетом. Судя по его переписке – кто и чего ему там пишет – не дай бог! Ну и потом время жалко. Человек часа два в день тратит на этот компьютер. Вещь интерактивная, надо отвечать, раз ты туда влез. Сразу появятся какие-то письма. Мне этим всем заниматься совершенно не хочется. Потом масса примеров в искусстве таких отшельников. Я думаю, может быть, это форма сумасшествия, отклонения.

В: Вам удобно так жить?

О: Мне – супер! Последнее время особенно. Сбылись мечты!

Выставка продлится до 19 июня в Крокин_галерее.

Материал подготовил Сергей Гуськов
Фотографии предоставлены Крокин галереей