История болезни и «своеобразная» память

227

FB 0 VK 0

21.10.11 ТЕКСТ: Алина Гуткина

В Moma (Музей современного искусства в Нью-Йорке) недавно проходила выставка фотографа Бориса Михайлова «История Болезни» .

На протяжении почти 40 лет, художник исследовал человека из Советского союза, затрагивая такие темы, как крушение коммунистических идеалов и условия жизни постсоветского пространства. Каждая работа — это маленькая история, обычно трагикомичная, о смерти и старости, о уязвимости и похоти.

Выставка включила 400 фотографий из серии История болезни, которая была опубликована в виде книги в 1999 году.

Михайлов обнажает жизнь, о которой не особо приятно вспоминать. Здесь нет счастья, нет чистоты, нет красоты. На фотографиях весь ужас кажется увеличенным за счет беспристрастного свидетельствования, напоминающего архив в разделе социально-исторической этнографии.

Бомжи здесь не просто люди, а новый класс, возникший после распада СССР.
Герои художника открыты и свободны в своей откровенности. Они играют в игры, даже веселятся, что нисколько не вызывает жалости.
Михайлов рассказывает, что с течением времени отношение его к свои работам сильно меняется. Сейчас его ответ на вопрос об истории создания серии он отвечает фактически. Вернувшись со стипендии из Берлина, он застал невероятный поворот советского Харькова в сторону нового капитализма. С приходом нового общества приходит новый класс.
Тем более после распада СССР Михайлов больше не боялся снимать то, что до этого называлось «плохой жизнью» и не вписывалось в советскую пропаганду.

«Идеи скромности и морали менялись. Мораль была сломана и проституция была повсюду. Я пытался запечатлеть это».

Знакомиться с героями помогала жена Бориса — Вита. за съемку бомжи получали немного денег. Художник платит здесь за возможность снимать, как живописцы платят натурщикам. Тем более здесь модели тоже обнажаются, непринужденно, безразлично. Без комплексов.

«Документальное не может быть правдой. документальные фотографии односторонние, это только одна часть разговора. Они невозможны с приходом цифровых технологий, потому что никто не верит в искренность».

Но шок, который охватывает при просмотре работ Михайлова, не может быть объяснен только лишь документальной откровенностью.
Что-то бОльшое, подобное забытой травме или боли, охватывает зрителя.

Уже начав писать эту статью, я оказалась на лекции «Образ и демос» философа Елены Петровской (главный редактор журнала «Синий диван», автор книг «Часть света», «Глазные забавы», «Очерки по философии фотографии» и др). Свою тему Петровская раскрывала на примере работ Бориса Михайлова. Кстати, очень многие свои работы философ написала именно на примере его работ. Как сама Петровская часто говорит, что это связано с «особенным эффектом и настроением» всех фотографий.

Для нее художник не просто «документалист», ведь его работы «не ограничены их тематикой», к тому же Михайлов делает «постановку», как бы инсценируя определенные действия Если речь идет только о социальной или антропологический фотографии, относящейся к определенному временному контексту, а это действительно так, то почему сегодняшний зритель откликается, не имея «исторической» памяти ? Петровская объясняет это механизмом действия «своеобразной памяти» — вспоминающей, не являющейся индивидуальной, а являющейся «достоянием целой общности». В работах Михайлова, по ее словам, есть некое «пустое место» изображения, в котором находится аффект. На зрителя обрушивается узнавание, коллективный опыт, который он никак не переживал, но удерживает до сих пор сообща.

По мнению Петровской, фотографии больше нет с приходом цифровых технологий. Стоит вспомнить, что первыми фотографами были далеко не художники, а изобретатели, техники, любители. Сегодня фотография как выразительное средство исчерпала себя.
«Для использования фотографии в нынешних условиях требуется переопределение ее как средства, и даже больше — плюрализация и размывание, еще точнее — размыкание присущего ей языка», — пишет Петровская в своей статье «Показывать не изображая».

Там же философ утверждает, что выставка в Музее трансформировала и даже убила уже знакомых героев. Это связано прежде всего с тем, что место диктует определенные правила чтения: «Музей, даже самый современный, занимается постоянной перегонкой — боли в допустимый образ боли, невидимого в видимое, угаданного в постулаты и максимы здравого смысла».