Людмила Бредихина: «Они не объявляют себя художницами! И спасибо им за это»

403

FB 0 VK 0

23.03.12 ТЕКСТ: Анна Быкова

Анна Быкова решила обсудить с куратором, арт-критиком, исследовательницей гендерных и феминистских теорий Людмилой Бредихиной последние активистские акции движения «Femen» и группы «Pussy Riot», вызвавшие неоднозначные реакции в самых разных кругах – политических, православных, культурных, артистических. Сначала Анна Быкова и Людмила Бредихина переписывались – потом говорили.

Анна Быкова: Как соотносятся «Pussy Riot» с феминизмом?

Людмила Бредихина: Вопрос для меня важный. Дело в том, что феминизм – это уже история, и так называемые, цивилизованные общества давно живут в постфеминистском мире. Россия в ХХ веке как-то проскочила феминизм, несмотря на Коллонтай, женсоветы в начале века, Родину-мать в середине и гендерные исследования в конце. Так Монголия в свое время проскочила из феодализма в социализм, если верить советским историкам. Но, как видим, после проскоков часто приходится возвращаться. Мы в России умудряемся жить одновременно в постфеминистскую и дофеминистскую эпоху – отсюда невнятица. Когда из «Дома-2» много лет транслируется на огромную аудиторию сознание времен «Домостроя» в пакете с активными практиками сексуальной революции – это феномен для Книги рекордов Гиннеса. Но там хоть никого не сажают. История с «Pussy Riot» меня расстраивает невнятностью смыслов и жесткостью реакций. Мой первый вопрос был, зачем эти девушки призывают Богородицу стать феминисткой и какой феминизм они адвокатируют (феминизмов ведь много). Вряд ли либеральный, где соблюдение закона ценится выше всего. Вряд ли марксистский, (пост)фрейдистский, постмодернистский. Православный? Но неясно, что это может значить. Феминизм радикальный? Там, действительно, обязательным пунктом программы является защита прав сексуальных меньшинств. Однако Богородице предлагается и другое – прогнать Путина, заставить патриарха уверовать в бога и прекратить подталкивать женщин «любить и рожать». Жанр «панк-молебна» позволяет просить самые невероятные вещи, но при чем здесь феминизм? И феминистки любить умеют, не говоря уж про рожать.

АБ: Понравилась вам акция в Храме Христа Спасителя? В акции «Войны» «Х** в ПЛЕНу у ФСБ» гениальность жеста, картинки, казалось, оправдывает риск и хулиганство. Здесь, кажется, немного не тот случай, нет?

ЛБ: Нет, не понравилась, но пока молодые женщины, матери малолетних детей в изоляции ждут суда, и праведность суда под большим сомнением, совершенно не тянет говорить об эстетике их жестов. Безоглядность нынешних артивистов, востребованное обществом «безумство храбрых» выглядит этически достойнее, чем мое беспокойство о внятности художественного высказывания и ответственности за него. Идея социальной справедливости привычно отодвигает проблемы языка и совершенства формы на второй план. В этом смысле, современное искусство, как и социальная справедливость, переживает сегодня не лучшие времена.

АБ: Возможно ли сегодня моральное высказывание? Олег Кулик, комментируя акцию «Pussy Riot», заявил, что художник в принципе имморален? Или здесь моральный ситуационизм? Или мы все живем уже «после добродетели» (Макинтайр)? При том что ощущается явный запрос на новую мораль, «новую искренность», когда молодежь обличает и патриарха и президента…

ЛБ: Все не все, но художники-то явно не блюстители нравственности и не носители добродетели. У них другие приоритеты. Современное искусство прервало традицию бесконечного производства прекрасных объектов (даже традицию эстетики безобразного и ту прервало). Оно занято бесконечной трансформацией наших представлений о мире, и бывших и будущих. Если вы не согласны с пунктом общественного договора об этом искусстве (а он существует больше полвека), то не становитесь его потребителем (тем более, что его понимание до сих пор требует значительных усилий). Но не врывайтесь в его храмы и не крушите его святыни (они тоже существуют). Сначала «верующие» врываются на выставку, оскорбляются и крушат все подряд. Пусть не десять заповедей, но Уголовный кодекс они нарушили. А что касается имморальности современного художника… Согласитесь, пересмотр любых границ – это их неизбежное нарушение. Исключительно важно, зачем и какими средствами нарушаются границы, то есть внятность цели, убедительность средств и ответственность за жест. Если вы «новые юродивые», то не «феминистки» и т.д. Феменки (группа «Femen»), например, чем хороши? Они не объявляют себя художницами! И спасибо им за это. Их акции феминистские, политические, без арт-прикрытия. Сначала я этого не знала, а антураж вполне художественный – голые до пояса женщины, разрисованные язвами или лозунгами орут, орут истерически, кровь стынет. И это понятно. Вы, подлецы, сексисты, убийцы, обливаете женщин кислотой, и мы не можем с этим жить! Я про акцию в Стамбуле. Или их протест против изнасилованной и умершей девушки «Оксана, живи!» Это сделано на пределе ярости. И нагота здесь работает и эта истерия.

АБ: А при этом они феминистки? При том, что сиськи, венки…

ЛБ: Почему нет? Сиськи, венки феминизму не помеха. Есть феминистское требование снять все запреты с «правды о женском теле». Вообще это старая проблема. Она была очень острой в 70-е годы. В феминистской критике это называлась «самоэксплуатацией». Ханне Уилке, например – а она была просто голливудская красотка – постоянно предъявляли, что она сама путает роли: то ли она соблазняет, то ли пародирует соблазны, то ли она феминистка, то ли девица легкого поведения. То же самое было с Кэроли Шнееманн, ее иначе, чем «прекрасным телом» не называли. Когда женщина, выступая с феминистским лозунгом, раздевается, подозрительный зритель говорит: ну понятно, хочет привлечь внимание к своим прелестям. Прав он в одном – нагота должна быть мотивирована.

АБ: А с Ковылиной не было такой проблемы?

ЛБ: Могла быть, я думаю. Когда ты красавица – тут ведь адреналин, так что иногда и разденешься лишку. Я вот не понимаю, зачем было «Femen» раздеваться, чтобы украсть голос Путина. В одежде красть удобнее. Нагота здесь не нагружена смыслом. Но они, видимо, всегда раздеваются, когда работают – униформа. Вот на конференции зеленых, они сидели в одежде – выходит, не работали. В Википедии их вообще называют не феминистками, а «радикальными эксгибиционистками». Это неточно (их эксгибиционизм не так уж радикален) и несправедливо. «Самоэксплуатации» нет, если есть считываемая мотивация. Я спрашивала у Вали Экспорт, обвиняли ее в самоэксплуатации или нет. Она сказала, что всегда знала, о чем говорит и с какими языками работает. Это главное.

АБ: Ну это просто образ, привлечение внимания? Как еще женщина может быстро к себе внимание привлечь?

ЛБ: Умом, Аня, умом! (смеется) Ну внимание может привлечь хромая женщина, например, на инвалидной коляске…

АБ: Как Леди Гага? Это тоже кстати женская агрессивность

ЛБ: Ну, Леди Гага…

АБ: У «Femen» это же просто образ уже. Они с этого образа и начинали. Мне нравится акция «Украина – не вагина», например. И так они стали теперь заложницами этого своего образа.

ЛБ: Да, наверное, это имидж, визитная карточка. Но работают они с радикальным феминистским жестом, если вспомнить о трех исторических базовых моделях феминизма: либеральном, марксистском и радикальном. Либеральный феминизм: справедливые законы заботятся о юридическом и политическом равенстве полов. Марксистский: экономическое равноправие, классовая борьба женщин (и мужчин) против эксплуатации, все мужчины и женщины среднего класса находятся в лучшем положении на рынке труда и т.д. А радикальный феминизм видел в мужчине главного врага, здесь борьба за права женщин и сексменьшинств, здесь эссенциалистские теории, мол, женщина биологически лучше организована, и вообще мы должны любить друг друга, а не этих козлов вонючих. В более поздних феминизмах радикализм ушел на уровень языка, лингвистики в смысле («Ненависть к женщине» Дворкин, «Чистая похоть» Мэри Дэли, Иригарэ, Сиксу). В 90-е было уже море ответвлений и гибридных теорий, политических, художественных: социалистический, постмодернистский, постколониальный, черный феминизм… В английском употребляется только множественное число: политики, феминизмы. А у нас, похоже, все женские задачи один суровый феминизм обслуживает, где нельзя носки мужику постирать и главное не давать/не любить/не рожать. И в молебне «Pussy Riot» есть очевидная феминистская недодуманность.

АБ: Кажется, что у феменок претензий к мужчинам как классу нет, есть претензии, с одной стороны, к каким-то эксцессам, ситуациям: изнасилованию, к какой-то конкретной работе Браткова, к выборам Путина; с другой, есть и критика существующего положения вещей, но опять же очень точечная, конкретная, дейктичная в каком-то смысле – акция в Газпроме, акция на фэшн-показе.

ЛБ: Выглядит так, что претензии есть и немалые. Главный феминистский слоган «личное есть политическое» предполагает видеть в каждом частном случае большую политику.

АБ: При этом образность феменок кажется проще, понятней и артикулированней. Они оперируют тропами, метафорами, образами – краду за Путина и краду урну. Это понятно. То есть они действуют в принципе на поле искусства, по-моему. Здесь, конечно, важно понятие артивизма как креативного активизма. Сегодня искусство как будто судит общество, оно выливается изнутри вовне? Корни от Тер-Оганьяна – от рубки икон? От Кулика – на рынке против смертной казни? Здесь буквальная агрессия, даже в биологическом, антропологическом смысле, как физическая нападка, обвинение (а не просто критика и обмен мнениями). В этом смысле «Femen» и «Pussy Riot» противоположны. Первые судят искусство от лица общества, а вторые – общество от лица искусства. И названия опять же – Война, Бунт (riot)…

ЛБ: Политическое высказывание тоже может быть образным. Критериев опознать сегодня искусство практически нет – прислушиваемся к самоназваниям. Это понятный эффект – искусство сегодня занимается не объектом, не фактом, а отношением к нему, восприятием, коммуникацией. Обвинять в пиаре современного художника – значит не понимать, что это важнейший его инструмент, часто материал. Но объявлять вслед за Гройсом Сталина художником цинично и по отношению к искусству, и по отношению к истории. В 90-е говорили, что Жириновский – главный перформансист, и художники ему в подметки не годятся. Но это неправомерное расширение темы, по-моему. Если все объявить искусством, оно исчезает. С другой стороны, ничего страшного – появится что-то другое. Свято место пусто не бывает. Но я согласна с тобой – интересно обсудить, почему люди, которые считают себя политическими акционистами, выглядят «художественнее», чем люди, которые объявляют себя художниками.

АБ: Где могут быть истоки женской агрессии? Амазонки? «Guerrilla Girls» 1990-х, которые тоже «анонимно» в обезьяньих масках протестовали против доминирования мужчин-художников в музеях и на выставках, тогда как женское тело было только натурой, при том обнаженной в большинстве случаев.

ЛБ: Между амазонками и «Guerrilla Girls» вся история человечества, history, которую феминистки предлагали модернизировать в herstory. Эта модернизация агрессивна, но не более, чем история по отношению к женщине. Ранний феминизм был весьма агрессивен. Джудит Чикаго и ее «бэд герлз» выворачивали наизнанку ситуацию мужского сексизма, приставали к мужчинам на улице…

АБ: Так Толокно тоже милиционеров в метро взасос целовала.

ЛБ: Только женщин и 8 марта. Тут они в какой-то другой «храм» врывались.

АБ: Понятно, что агрессия со стороны искусства началась в те же 1990-е. В 90-е мужчины кусались, теперь женщины нападают. Не произошла ли здесь гендерная инверсия, так сказать? Ковылина себе грудь орденом протыкала раньше – а теперь скатерть поджигает на выставке. Одно дело просто свою женственность демонстрировать, раздеться и лечь на рояль, а другое дело воинствующая женщина врывается в храм с призывом прогнать премьер-министра. То есть здесь уже какое-то административное мученичество: срок, тюрьма как залог серьезности высказывания.

ЛБ: Нужно все-таки определиться, что такое «агрессия женского» и что такое «женское». Когда Ковылина ложится на фортепиано, там нет агрессии в феминистском смысле слова, когда «Pussy Riot» врываются в храм, там нет женского в феминистском смысле слова. И приколоть боевой орден на обнаженную женскую грудь, мне кажется, куда более агрессивный жест, чем поджечь скатерть.

АБ: Но здесь она себя калечит, а там другим угрожает – за столом люди сидели.

ЛБ: Я говорю об агрессии смысла, символической агрессии. А возможные ожоги – это уже Уголовный кодекс.

АБ: Вот у Осмоловского было: «Леопарды врываются в храм». Это было похожей агрессией, животные врываются и сейчас, «Pussy Riot» врываются.

ЛБ: «Pussy Riot» меньше повезло – леопардам УК не предъявишь. Нарушение устоявшегося ритуала – всегда агрессия. Но человечество только тем и занято, что создает ритуалы и разрушает их. Хорошо, если мученичество будет административное, а не уголовное. Гендерная инверсия, говоришь? Бренер ворвался в храм и отсидел, пришло время женщин? Не знаю, надеюсь, в этот раз пронесет с гендерной инверсией. В конце концов, что «Pussy Riot» сделали? Залезли на амвон в масленицу в неподобающем виде и без благословения (миряне туда могут вступать только с благословления). Они, похоже, и пели-то про «срань господню» не там, а позже смонтировали, так что ХХС вряд ли ими осквернен. Нельзя, чтоб церковь настолько превысила допустимую оборону. Любая агрессия должна контролироваться. «Femen», например, не в силах запретить проституцию, использование женского тела в искусстве и порнографии, но могут выражать свое отношение к этому сколь угодно агрессивно. Но в рамках УК. Вон в Стамбуле мусульмане их арестовали и депортировали, никаких расправ, на которые сладострастно намекают наши «православные», никто не сидел за это в СИЗО, никому не угрожали семью годами тюрьмы. Это средневековье.

АБ: Здесь религиозная тема. Но они с покрытой головой пришли в храм, в юбках, они ничего не пели в храме, просто попрыгали на амвоне, правда – туда нельзя было, но это церковный запрет. Это и надо судить по законам церкви, призвать к раскаянию, наложить епитимью, анафеме придать, я не знаю… Вот когда Кулик рыбам проповедовал, с крестом плавал – РПЦ на него не жаловалась, я уже не говорю о Мавромати…

ЛБ: Кулик, слава тебе, господи, к католическому святому Фоме Аквинскому апеллировал, не к РПЦ. У Мавромати была, на мой взгляд, пронзительная акция об экзистенциальном ужасе, богоотступничестве и богооставленности. «Я не сын Божий» прочтено как «Я Сатана». Никаких презумпций невиновности. Уровень человеческий, атеистический, вообще не рассматривался. И дело Мавромати не обошлось без «оскорбления чувств верующих» из ближайшего храма. Все происходило не на храмовой территории, но почти на границе. Для художника пограничная ситуация была принципиальна. Особо чувствительным верующим людям не стоит ходить в музеи и на выставки современного искусства. А художникам помнить, что их обоюдоострые инструменты опасны, прежде всего, для них самих.

Материал подготовила Анна Быкова