Александр Веревкин: потерянный разговор

266

FB 0 VK 0

По просьбе Aroundart Оксана Саркисян побеседовала с Александром Веревкиным. Беседа растянулась во времени, отчасти перешла в область воспоминаний и воображения, обросла детективными подробностями.

Интервью, которое я взяла у самарского художника Александра Веревкина, исчезло, но не бесследно. Наш разговор в Музее предпринимательства я записала по памяти и отправила Веревкину. Завязалась переписка, и, я бы даже сказала, начал формироваться новый жанр интервью. Думаю, в свете развития сетевых коммуникаций за ним большее будущее. Еще одно интересное наблюдение: короткий разговор во время нашего знакомства сильно отличался по стилю от дальнейшей переписки (к сожалению, запись, которая могла бы подтвердить, например, что Веревкин все же называл себя абстракционистом и кокентничал относительно своей провинциальности, утеряна). Я разговаривала с таким бесшабашным весельчаком – тусовщиком, у которого всё легко откуда-то само собой берется, а переписывалась с вдумчивым и серьезным человеком. Веревкин, в сущности, сам отрефлексировал тот образ, который сложился у меня при встрече, откорректировал его, так что мне осталось только скомпилировать образ героя из двух источников: моих воспоминаний и комментариев Александра Веревкина.

Оксана Саркисян: Здравствуйте, Александр, мы с вами встречались и беседовали на диктофон на выставке с поэтическим названием «Президиум ложных калькуляций». Беседа была несколько убыстренная, но очень содержательная, и вы рассказали столько всего интересного, что теперь я в отчаянии. Мне ужасно неудобно перед вами, с моим диктофончиком такого срама раньше никогда не случалось. Я и предположить не могла, что вместо интервью будет ровный шум. В общем, извиняюсь и предлагаю такой неформатный формат переписки о пропавшем интервью. Я вам шлю письмо, где пересказываю свои впечатления о вашем интервью, а вы мне тоже что-нибудь шлете, например уточнения. Начинаю.

Как мне показалось при встрече, у вас есть такое провинциальное веселье и жизненная энергия, которые оказываются убедительнее всяких дискурсивных позиций и глубокомысленных концептов, радикальных манифестов и скандальных жестов. Мне очень понравился рассказ о вашем родном городе Нижнем Тагиле, где не было современного искусства, а журнал «ХЖ» был только в читальном зале местной библиотеки. Зато имелся брутальный андеграунд, в котором экстремальные эксперименты с сильными, изменяющими сознание препаратами как условием художественного творчества. Вы также говорили о местных художниках, которые все учились живописи и, как мне представилось по вашему рассказу, глубоко были погружены в свой внутренний мир, который выплескивался на холсты в виде экспрессионистического и сюрреалистического. Вам, насколько я поняла, эта стилистика не очень была близка, и вы с самого первого произведения поняли, что единственный ваш путь – абстрактное искусство. И с тех пор вы сохраняете верность своим юношеским идеалам, продолжая оставаться в меняющемся мире неизменно художником-абстракционистом. Мне очень импонирует эта ваша позиция (в прежние времена нужно было бы здесь что-то про цельную натуру). Несмотря на противоречия с сообществом нижнетагильских художников на эстетическом уровне, вы оставались активным участником художественной жизни и даже открыли единственную в городе независимую галерею.

Александр Веревкин: Для начала – мой родной город Тольятти, я в нем родился в 1977 году и жил до 2008 года. С 2008 года живу в Самаре.

Несколько слов скажу про Тольятти – город, по сути, большой спальный район автомобильного и химических заводов словно создан по проекту Ле Корбюзье – он разделен на кварталы размером 1 км на 1 км. В каждом квартале есть дома, детсады, прачечные и т.д., архитектура – серые прямоугольные дома, словно размноженные фотокопированием. Есть такое мнение, что многие люди в течение своей жизни редко покидают этот квадратный километр. Утром их вывозят на работу на автозавод, а вечером на транспорте возвращают обратно. Известный самарский архитектор В.Стадников в свое время хотел, чтобы Тольятти признали городом-памятником архитектуры модернизма (таким статусом сегодня обладают только два города Чандигарх и Бразилиа).

В продолжение нашей беседы: я не считаю себя провинциальным, энергичным, веселым человеком. Мне кажется, что для художника очень немногие обстоятельства имеют значение: место проживания, наличие галерей и художников, образование, деньги и все прочее – незначительные вещи, если мы говорим об искусстве. У меня есть своя линия жизни и творчества и я ее придерживаюсь.

В начале 90-х я начал рисовать дома. Это были абстрактные, иногда с какими-то примитивными фигурами работы. Через пару лет я познакомился с несколькими музыкантами и художниками, среди которых были и абстракционисты. Это если делать упор на абстрактное искусство. Мы стали общаться, я вошел в творческую среду, состоящую из музыкантов, литераторов, художников – такой андеграунд восьмидесятников и поколения начала девяностых. Я участвовал в музыкальных и литературных проектах. Абстрактная живопись, помимо того что она мне нравилась как предмет «незаинтересованного наслаждения», позволила мне легко войти в мир творчества, чувствовать себя художником.

фото: Катерина Белоглазова

Современного искусства для меня не существовало, во многом из-за того, что мой родной город – с очень малочисленной художественной средой, некоторые художники, в которой придавлены различными комплексами «гениальности» и не каждого допускали в свои круги и т.д. Русский авангард – единственное течение, о котором в то время можно было получить какую-то информацию – казался мне самым радикальным из течений. Я совершенно случайно узнал о журналах вроде «ХЖ», позже о «НОМИ» и брал их в библиотеке, был подписчиком этих и других журналов. В то же время я немного общался с некоторыми художниками старшего поколения – первое поколение свободы конца 80-х. Мне кажется, что тогда их творчество, их сплоченность в единую среду были инспирированы вошедшими в моду в конце 80-х синтетическими наркотиками. Но я этого момента не застал. Я не был активным участником местных творческих тусовок. Мне казалось, что мои работы никого не интересуют, едва ли я сейчас вспомню, что кто-то пытался разговаривать о них со мной. До меня доходили единичные отзывы о моих картинах после местных выставок, и возможно пара людей, которых я знал лично, иногда мне что-то говорили.

Так я и жил в Тольятти, иногда получалось там выставляться, иногда благодаря информации в интернете удавалось участвовать в крупных международных проектах.

ОС: Я хотела бы уточнить про «незаинтересованное наслаждение», которым для вас является абстрактная живопись. Не могли бы поделиться тем что вы при этом чувствуете. А фигуративное искусство вы считаете заинтересованным наслаждением?

АВ: Я сам ни разу не называл себя художником-абстракционистом. Я делал и делаю много работ в таких техниках, как коллаж, книга художника, фотография. Во многих случаях я использую реалистические изображения, и у меня не существует внутреннего конфликта – абстрактный/реальный. Искусство для меня источник наслаждения – это и книга, и музыка, и кино, и изобразительное искусство. Многие абстрактные и фигуративные работы доставляют мне удовольствие, очень сильно действуют на меня. В то же время я постоянно что-то для себя открываю. Абстрактная живопись значительная, но все же это часть моих интересов.

ОС: Ваших друзей в Тольятти вы не причисляете к числу современных художников. Не могли бы вы дать характеристику, с вашей точке зрения, современному художнику. Какими качествами он обладает? Это особый взгляд на вещи? Или стиль жизни?

АВ: В периферийных городах есть художники, которые не включены в процесс никаким образом, они не «постят» своих работ в фэйсбуке, не участвуют в столичных выставках, их имен не знают кураторы и публика – но их картины (объекты, инсталляции, все что угодно) я причисляю к современному искусству. В Тольятти, насколько я могу судить, есть хорошие художники. Но я так давно не был на выставках в Тольятти, что вообще ничего не знаю ни про новую генерацию, ни про старую.

ОС: В каких международных проектах вы участвовали через интернет?

АВ: Все приглашения к участию в выставках вне Тольятти, которые я получал, были связаны с моим присутствием в интернете. Иногда я посылал заявки в разные проекты с «open call», иногда получал приглашения. Один раз я поучаствовал в выставке книг художника в Великобритании, потом мне стали регулярно приходить приглашения для участия в похожих проектах. В частности, одними из самых первых крупных международных проектов для меня были выставки в Кыргызстане и Германии. Благодаря интернету я также публиковался в журналах «Магазинник», «Черновик», «Пролог» и других.

Я иногда обмениваюсь письмами с художниками из Великобритании, Америки, Германии, Нидераландов. Многие из них, несмотря на то, что довольно успешно сотрудничают с галереями, организовывают собственные проекты, фестивали, галереи. Мне очень близки такие инициативы и, когда есть возможность в них участвовать, то я стараюсь это сделать.

Про галерею, которую я открывал. Однажды мне подумалось, что я бы мог организовать в Тольятти центр современного искусства. Это было просто желание, потому что ни возможностями, ни связями, ни знаниями, ни энергией для этого я не обладал. Несколько лет спустя мне с помощью одного небольшого тольяттинского бизнесмена, который интересуется искусством, удалось провести в Тольятти несколько выставок на разных территориях с участием моих знакомых художников из разных городов России, Англии, Германии, США, затем – открыть независимую галерею. Это было в 2008–2009 году. Мы назвали ее «Две точки». Вроде из-за постоянных споров, как и что делать, «две точки зрения» и всякое такое…

Галерея существовала 9 месяцев. Мы провели 6 выставок. Среди них персональная выставка художницы Светы Шуваевой, к творчеству которой я отношусь очень хорошо. Сейчас она живет в Москве, и я рад ее успехам. Вокруг галереи сложилась какая-то тусовка из 50–70 человек. Они приходили на выставки, с некоторыми из них мы общались. Затем из-за проблем с помещением мы закрыли галерею. Я не знаю, буду ли я когда-нибудь еще заниматься организацией выставок (скорее всего, буду), но эта работа была очень важным опытом для меня и принесла много открытий и мне и еще нескольким людям.

Что сейчас происходит в художественной жизни Тольятти, я абсолютно не знаю – у меня там не осталось никаких связей. Художники, с которыми я был знаком, не хотят со мной общаться из-за одного случая, который я больше склонен считать недоразумением, чем сознательным действием. Но это отдельная тема.

фото: Катерина Белоглазова

ОС: И вскоре, познакомившись в ЖЖ с известным самарским художником Владимиром Логутовым, найдя в нем единомышленника, отправились искать счастья в не очень далеком, но чужом городе Самаре. То есть, проще говоря, вы переехали. С тех пор там прекрасненько живете, зарабатывая на жизнь честным трудом веб-дизайнера и являясь независимым от рынка и институционального давления свободным художником. В Москве у нас это как-то не принято. Все молодые художники в силу какого-то колдовства стремятся закабалиться по полной связями с институциями, а потом борются с ними за свои права, поскольку выживать художнику в капиталистическом мире очень сложно. Почему-то считается, что если ты типа творческая личность, то ты и бесплатно все делаешь. Признаюсь, что так оно обычно и бывает – слаб художник и не может не делать искусства. Так вот вы, как мне показалось, человек счастливый, и по каким-то загадочным причинам вам не нужно карабкаться по всякого рода лестницам, а можно в свое удовольствие заниматься искусством, обсуждать его с добрыми знакомыми и друзьями и посещать разнообразные вернисажи. Вы, правда, как положено провинциальному художнику, не упустили случая пожаловаться на провинциальность вашей самарской художественной жизни. И галерей не много (одна, кажется?) и художников нет почти. Хотя как мне известно, в Самаре есть сильное интеллектуальное сообщество и художников порядка 30–40 человек. Тут и галереи, и книжные магазины, и биеннале есть Ширяевское, и филиал ГЦСИ. В общем маленькое комьюнити, но все имеется. Вот недавно и фонд «Виктория» стал оживлять местную художественную жизнь проектами молодых московских художников и пафосными музейными выставками. Вы рассказали мне о некоторых интересных самарских выставках. В частности, мне очень понравилась выставка – ребус, где нужно было зрителям (в сущности, тем же художникам и их друзьям) определить, какое произведение принадлежит какому художнику. Вы тогда еще сделали работу, которую, я прямо так вам и сказала, я лично вашей не считаю. Вы выставили лопату, которая была посажена на настоящую кривую палку и еще какой-то удивительный предмет… Эти изделия вы подсмотрели в жизни, бродя в раздумьях по тихим улочкам Самары… Вас конечно чуть ли не единственного никто не смог определить. Еще мы поговорили о ваших друзьях. Кажется особенно об одном, искусствоведе, не помню, к сожалению его имени.

АВ: Мне кажется, что году в 2005 я познакомился с самарским художником Владимиром Логутовым. Позже он устраивал выставки в Москве, Самаре и приглашал меня к участию в них. С 2008 года я живу в Самаре, но мой переезд в этот город никак не связан с моим желанием строить художественную карьеру. Единственная причина, по которой я стал жить в Самаре: моя супруга, являющаяся очень узким специалистом в области программирования, не смогла найти работу в Тольятти. Серьезно, емкость рынка таких специалистов, как она, в Тольятти от силы 3–5 человек, в Самаре их, возможно, 20. Поэтому мы посовещались и решили, что лучше мне переехать в Самару.

Первое время я работал в Самаре как фрилансер, делал коллажи для нескольких московских журналов. Такая работа довольно неплохо оплачивалась, и я мог очень много времени заниматься своим рисованием. Иногда у меня что-то покупали коллекционеры и люди, которые находили меня через интернет, через мой блог.

Уже пару лет я работаю в маленькой веб-студии в Самаре. Я занимаюсь и созданием сайтов, и являюсь арт-директором и бильд-редактором проектов, и общаюсь с заказчиками в каких-то очень сложных случаях, и являюсь специалистом по поисковому продвижению. Если заниматься такой работой усердно, то можно иметь стабильный доход. Да, я сейчас абсолютно не завишу от продаж своих работ, более того в ответ на обращение о покупке моих работ я чаще их дарю, нежели беру за них деньги. Я не чувствую себя профессиональным художником, строящим карьеру, поэтому я редко претендую на участие в разных кураторских проектах, крупных биеннале. В тоже время я не чувствую, что занимаю в искусстве чье-то чужое место. Я просто ежедневно творю в свое удовольствие.

ОС: Извините за придирчивость, но я опять хочу уточнить о художнике. Что в вашем понимании профессиональный художник? В чем он замечен, кроме того, что участвует в кураторских проектах? А в каких проектах участвуете вы? Как вы попадаете в эти проекты, если пренебрегаете написанием заявок и проектами? Отличается ли принципиально то искусство, которым занимаетесь вы, от «профессионального» и чем? Они оба является тем, что можно определить как «современное искусство»?

АВ: Профессиональный художник – человек, который профессионально занимается искусством. Профессиональный художник должен обладать определенными навыками, знаниями, чтобы профессия послужила для него источником благополучия. Я обладаю навыками и знаниями, так что вполне могу назвать себя профессиональным художником, но всегда делаю это очень осторожно.

Я не пренебрегаю проектами. Если нахожу интересную для себя информацию, то реагирую на нее. Отличаются ли мои работы от работ профессионально художника? Конечно, мои работы не рассчитаны на строительство и прирост моего материального благополучия. Они не могут служить инструментом инвестиций. Являются ли мои работы работами профессионального художника? Конечно, потому что они созданы с применением узких знаний и навыков, доступных только внутри профессии. Мои работы, по мнению многих ужасны, но они же не Единая Россия чтобы набирать на выборах 90% голосов. Давать определение современному искусству – этим пусть занимаются критики и историки искусства.

фото: Катерина Белоглазова

ОС: Какое пространство вам кажется наиболее адекватным для вашего искусства: интернет, журналы, для которых вы делаете коллажи, выставки, на которых вы показываете свои картины и объекты? Я не очень понимаю, почему вы, человек виртуальных пространств, пишите картины. Что для вас эта практика? Медитация? Возвращение в реальность? Или что-то еще?

АВ: Любое пространство, но интернет – пространство которое требует малых усилий, а значит экономит время и позволяет мне уделять его больше собственно творениям. Писать картины моя судьба. Эта практика для меня все: и свобода, и реальность, и возможность становиться лучше и делать лучше других людей.

Про Самару художническую. Вообще когда говорится о художественной жизни в городах и местечках вроде Самары и Тольятти, принято считать, что здесь ничего не происходит. Я очень поверхностно погружен в самарскую художественную среду. Мне кажется, что мои работы вызывают интерес у двух-трех человек. Так было и в Тольятти, наверное, так было бы и в Москве, живи я здесь. Конечно, мне очень хочется, чтобы их было больше и более того, я хочу, чтобы это были определенные люди – не только художники.

Провинциальна ли художественная среда в Самаре? Нет. Здесь есть очень сильные авторы. В Самаре мало галерей, но кому они сейчас нужны – студентам, чтобы тусоваться на фоне искусства, элитам, чтобы демонстрировать свои вечерние наряды… Нет галерей и не надо. Есть независимые образования, которые проводят выставки, семинары, организуют вечера перформансов.

Мне кажется, что много творческой энергии уходит в интернет. В интернете образуются художественные группы, осуществляются различные проекты.

А вообще мне очень нравится жить в Самаре, скорее всего, еще и потому что здесь никому нет до меня никакого дела, и я имею возможность абсолютно не напрягаться, скрипеть своим пером номер восемьдесят шесть и складывать свои архивы в наволочку. Но, вместе с тем, меня приглашают к участию в разных инициативах, и получается, что в среднем в год мои работы показываются на десятке выставок не только в Самаре, но и далее, у меня иногда покупают работы, то, что я пишу, публикуют в журналах и т.д. То есть мой мир не ограничивается кухней-мастерской.

ОС: Еще вы рассказывали, как познакомились с Настей Рябовой и другими московскими художниками, с которыми тоже подружились. И вот они вас пригласили участвовать в выставке «Президиум ложных калькуляций», где мы с вами и разговаривали накануне открытия. Выставка была посвящена, если так можно выразиться, критике капитализма, конкретнее рынка и рыночных отношений, хотя ни в чем нельзя быть уверенным после того, как такие разночтения возникли на основе утерянной документации нашего разговора. Все же, мы с вами не могли не поговорить о выставке и не обсудить вашу работу. Вы меня, правда, обманули (художники так часто делают) и рассказали о другой работе. Потом на открытие я ее долго искала, но нашла вашу инсталляцию, которую мы тоже обсуждали, вернее не саму работу, а вашу мысль о том, что антирыночное искусство должно быть привязано к месту (мне, кстати, эта стратегия кажется очень правильной). На выставке в музее вы нашли самый дальний угол и раскрасили его стены, пол, потолок абстрактными композициями, такая черно-белая инсталляция была, которую, конечно же, сразу после выставки просто закрасят. Но искала-то я другую работу, про деньги. Вы рассказали, что в каком-то в заброшенном самарском офисе в углу нашли мешок к половинками денежных купюр достоинством 100 рублей и потом долго и упорно проводили следствия, выясняя, что все это может значить. Вскрылась история про автоматы по оплате услуг, куда оказывается при определенной ловкости можно всунуть пол купюры в оплату за телефон, а вторую отнести в банк и обменять. Вы даже какое-то специальное название придумали для такого рода бизнеса.

АВ: Вначале про знакомство с Настей Рябовой и участие в проекте. Летом 2011 года в Самару приезжали художники Алекс Булдаков и Анастасия Рябова. Для меня это было важное событие, потому что это художники, за творчеством которых я слежу. Булдаков мне очень интересен как участник первой школы Авдея Тер-Оганьяна и группы «Радек». Позже, когда Авдей Степанович создал онлайн-школу авангарда я начал в ней заниматься, помню, что мы обменивались с А.С. какими-то репликами, помню его критику и отзывы о моих работах. Примечательно, что во многом благодаря ему, я попал в 2008 году в резиденцию в Шаргород. Как мне рассказывала ее куратор Евгения Кикодзе, которой, в свою очередь, про меня рассказал Володя Логутов, если бы не отзыв А.С.Тер-Оганьяна, то она не стала бы приглашать меня. Булдаков и Рябова привезли в Самару свою выставку «Биллионы» и проект-исследование «Производство зрителя». На выставке я с ними познакомился, мы хорошо пообщались с Настей, обменялись работами. Позже у нас завязалась переписка, я был участником нескольких ее проектов. Я очень рад, что мое творчество, мои идеи показались ей интересными. Если говорить о последнем проекте «Президиум ложных калькуляций», то здесь я показывал работу, которую невозможно продать в прямом смысле слова.

То, о чем я вам рассказывал, – это был эскиз, идея. Называл я эту работу «Сопротивление», сотни тысяч человек «сопротивляются» системе таким образом, а, по сути, это обман, преступление.

ОС: А как вы считаете Настя Рябова она больше художник или куратор? Что вы думаете о ее проектах?

АВ: Настя Рябова, конечно, замечательный художник. Я хорошо знаком со всеми ее проектами и думаю, что все они интересны и важны для истории искусства 2010-х. Многие из них мне нравятся и с точки зрения базы и с точки зрения пластических решений. Если бы я был коллекционером, то я, конечно, собирал бы работы молодых художников, и Рябова была бы среди них.

Материал подготовила Оксана Саркисян