Вчера и там: вольная борьба и собачьи бои на «Винзаводе»

392

FB 0 VK 0

03.05.12 ТЕКСТ: Анна Быкова

В бумажной галерее «Paperworks» показывают два видео – это проект Таус Махачевой «Позволь мне быть частью нарратива» (куратор Алексей Масляев). Два видео смотрят друг на друга из двух противоположных углов: одно двухканальное цветное этнографическое, снятое на собачьих боях в Дагестане, другое – одноканальное черно-белое историческое, это полудокументальный фильм советского времени о пятикратном чемпионе мира по вольной борьбе, дагестанце Али Алиеве. Призыв к нарративу и соучастию на открытии-аншлаге звучал издевательски: звуки видео заглушали друг друга – зрители спасались английскими субтитрами. Кажется, сегодня и фотография и видеоарт наконец переросли комплекс «повествовательности»: теперь редкий проект обходится без пространных авторских комментариев, дневниковых записей или интервью. Такое превращение зрителя в собеседника выглядело здесь неоправданно навязчивым: визуальных рифм, параллелей и противопоставлений в двух видеорядах было более чем достаточно. Текст исторический и локальный, официальный и личный, позавчерашний и нездешний дополняли один другой, атакуя взгляд, слух и память зрителя, возбуждая на продолжение разговора.

Анна Быкова: Таус, я начну с простых вопросов: сколько времени ты снимала, почему два канала?

Таус Махачева: Я снимала в течение 3–4 дней, сам турнир – 1 день. Объединила съемки боев и записи интервью, которые брала до этого. Я использовала двухканальное видео, потому что, когда видеоарт становится историей на 40 минут, его тяжело воспринимать. Зритель может быстро уйти, не досмотрев работу до конца. Я же хотела, чтобы зритель сам сделал монтаж из этих двух сюжетов… Мне хотелось представить объемную картинку. У меня было два оператора, и, кроме того, я периодически снимала на третью камеру. Отснятого материала было часов на 8. После монтажа осталось 13 и 20 минут соответственно. Я снимала в 2011-м, завершила работу в начале 2012-го. Мой приятель Марат Халилов рассказал мне, что в Дагестане существуют собачьи бои, и их организаторы выпускают диски: финальные, полуфинальные схватки. Он прислал этот диск посмотреть, мне показалось это любопытным.

АБ: А не было мысли соединить свое видео – с их съемками, с натурными?

ТМ: Я думала про три экрана, думала о том, чтобы добавить перспективу, взгляд людей, вовлеченных в соревнования. Но потом поняла, что на этих дисках есть все то, что есть и в моих видео. Дополнительный смысл отсутствует, но возникает еще одна история, еще одна проблема со звуком, которую было бы очень тяжело разрешить. Кроме того, на этих дисках собаки были крупно сняты, и вообще не было фокуса на владельцах, которые бегают вокруг. А мне было важно «захватить» в кадре и владельцев, чтобы не было погружения в сам бой. Сергей Гуськов написал о возникающей таким образом дистанции как о негативном аспекте, но это как раз то, чего я добивалась.

АБ: Второе кино, про Али Алиева, ты сама выбирала?

ТМ: Мне помогла Алина Акоева. Я была в резиденции во Владикавказе (она называется «Аланика»), где познакомилась с режиссером-документалистом Алиной Акоевой. Она показала мне свой архив. В 1980-е ее муж занимался выпуском киножурнала «Северный Кавказ». Это компиляция из разных фильмов под названием «Нард» Осетинской студии телевидения. Я выбрала фильм об Али Алиеве. Потому что мне была интересна мужская культура и репрезентация «лица кавказской национальности» в советское время, хотя тогда такого выражения и не существовало. Леша (Алексей Масляев – куратор выставки) придумал название и очертил всю концепцию выставки…

Алексей Масляев: Таус проговаривает определенные вещи, которые мне кажутся важными, а с ее точки зрения могут быть не артикулированными. Я полагаю, что фильм про Али Алиева задает границы наших представлений о некоем историческом деятеле, в данном случае – спортсмене. Формат сообщения подразумевает тип повествования и структуру, характерные для некоторого момента в советском прошлом. И я хочу обратить внимание, что Али Алиев является родственником Таус, поэтому это часть ее личной истории, истории ее семьи.

АБ: Типа семейной хроники?

АМ: Для меня это разговор о нашем отношении к истории, о том, может ли официальное документальное кино быть семейной хроникой. Меня интересует зазор между историей, в смысле сведений в учебниках и документов в государственных библиотеках, и памятью как непосредственным переживанием прошлого. Это идея французского историка Пьера Нора, и она заключается в том, что различие истории и памяти возможно в тот момент, когда мы задаемся вопросом, можем ли мы переживать прошлое как наше настоящее, или же оно отделено от нас, и мы больше не являемся его частью. Мне кажется, что история, которая передается, в том числе, в рассказе, нарративе, то есть субъективная история как определенная интерпретация, описание мира чрезвычайно любопытна. Именно поэтому то, что мне хотелось представить, – это разные типы повествования, позволяющие обнаружить конфликт между образами официальной истории, принимаемыми обществом в качестве «истинных», и индивидуальной историей. И я хотел осуществить это с помощью контраста между документальной хроникой 1970-х и «рассказом» Таус о том, что сегодня происходит в республике Дагестан.

АБ: Сейчас на фестивалях антропологического кино как раз показывают такие советские документальные фильмы, даже 30-х годов, журнальные зарисовки, которые с одной стороны очень информативны и хорошо сняты, с другой – их пропагандистский посыл «помирить народы» там тоже считывается, потому что все очень позитивно по большей части.

АМ: Когда мы сегодня смотрим этот журнал, эту хронику, у нас есть определенная дистанция по отношению к идеологической составляющей сообщения…

АБ: …еще ностальгия.

АМ: Да, еще ностальгия, в том числе, по определенному способу представления информации. Кроме того, история переписывалась неоднократно, происходили смены научных парадигм… Настороженное отношение к историческому документу, с моей точки зрения, предполагает это дистанцирование. Однако в недоверии к этому материалу я вижу позитивный и продуктивный элемент – в смысле возможного диалога и обсуждения. Как раз на этом мы хотели акцентировать внимание на выставке «Позволь мне быть частью нарратива». Ее название – это обращение к зрителю. В видео Таус есть определенные символы, образы, знаки, которые европейскому человеку или человеку, который имеет другую культурной идентичность, подчас совершенно непонятны. Те вещи, например, которые связаны с организацией этих боев: определенные правила, условия, требования. Перед нами не просто развлечение и шоу, а мероприятие, имеющее вполне бытовые задачи, связанные с разведением породы собак, защищающих скот от волков.

ТМ: Что касается дистанции по отношению к советскому прошлому – если мы говорим об этом пропагандистском кинофильме, то и в моем видео работает тот же механизм. Это же не документальное кино, это монтаж, выборка. Это я представляю материал таким образом, каким могу и хочу. Это та же самая пропаганда. Я шла на съемку со своим набором стереотипов о собачьих боях и только потом узнала про селекцию, узнала о том, что разводчики стараются выбирать лучших представителей породы и от них производить потомство, о том, что эти собаки выполняют свою защитную функцию постоянно. В одном интервью мужчина говорит: «Я брал этого пса как сторожевого, но потом он показал инстинкт драки, и мы его привезли на чемпионат, чемпионат Дагестана». У другой собаки за три дня до чемпионата был бой с волком, и у нее ухо было больное. Бои – это не просто зрелищный спорт, это часть селекции, отбора, часть необходимости.

АБ: А была ли попытка такого бинарного противопоставления в проекте? Знаете, есть проект Валерия Кацубы «Физкультура» – где он сопоставляет собственные цветные снимки спортсменов с черно-белыми фотографиями физкультурников Виктора Буллы начала ХХ века. Или у Аркадия Ипполитова и Джермано Челанта был проект – стык маньеристских гравюр и фотографий Роберта Мэпплторпа. Оба проекта – о телесности, мужественности, спорте. У Мэпплторпа был снят Шварценеггер, ну почти Али Алиев…

АМ: Эти сопоставления, мне кажется, лежат в поле эстетического. На выставке «Позволь мне быть частью нарратива» мы объединяем не просто два документальных фильма. Для меня работы Таус – больше, чем документалистика в том смысле, что это авторское повествование, которое задано определенными социокультурными установками и направлено на решение художественных и социокультурных задач. Я считаю, сравнение этих текстов направлено на то, чтобы показать, как мы воспринимаем историю, без разницы – недавние это события, или они имели место 20, 30 или 50 лет назад.

АБ: Еще меня очень интересует вопрос о национальном тексте. Вот если Аладдин Гарунов, например, берет национальное и переплавляет его в абстракцию, адаптируя региональное и экзотическое для современного зрителя, то у тебя получается, наоборот, типа экспедиции: человек из Лондона приезжает и снимает видео. Немного другая стратегия.

ТМ: С другой стороны, свое западное образование я переплавляю своим собственным взглядом, и получится такая же стратегия, как у Аладдина. В чем твой вопрос?

АБ: Просто у меня создается впечатление, что такой фильм мог снять человек, который не имеет отношения к Дагестану. То есть лондонский антрополог, в принципе, можетснять такое видео.

ТМ: Я не уверена, это все-таки авторское высказывание. Иначе оно бы стремилось к нулевой степени вовлеченности. Когда я только приехала с камерой, мне стали кричать, что вы тут снимаете, один раз уже приезжали с НТВ, мы видели их сюжет… Они с опаской отнеслись.

АМ: Если мы представим эту систему в целом, что мы имеем, если мы находимся в позиции стороннего наблюдателя? Это западноевропейская «зеленая» позиция, связанная с недопустимостью издевательств над животными. Добавьте к этому диски, которые представляют собачьи бои как развлечение и шоу.

АБ: А ты уверен, что они только как развлечение это смотрят? Может, они на это смотрят как профессионалы?

ТМ: Там есть элемент развлечения, спортивного удовольствия. Но многие покупают и болеют, переживают за свою собаку, смотрят, как она выступила: выиграла или проиграла.

АМ: Я уверен, что собака воспринимается как член семьи.

АБ: То есть, это «хоум видео», как диски со свадьбы… их наверняка много в Дагестане?

ТМ: Да, диски со свадьбами – это еще и способ нахождения потенциальных невест. А вот эта тебе как? А вот та?

АМ: Важно, что собаки наделяются человеческими качествами. С другой стороны, образ спортивного состязания и, шире, способа проживания жизни, связанного с профессиональной спортивной карьерой. Мальчики с самого раннего возраста занимаются вольной борьбой, тренируют физическое и душевное здоровье и становятся настоящими мужчинами. Об этом рассказывается в хронике об Али Алиеве. Вот этот идеологически заданный образ спортсмена-победителя, борца, мужчины и гражданина великой страны, сегодня претерпел кардинальные изменения и обрел совершенно другие смыслы, в первую очередь, связанные с агрессией и насилием.

ТМ: Были бои, где мужчины бегали вокруг собак и кричали: «Ты – мужчина! Давай! Ты можешь!». Леша точно подметил наделение собаки человеческими качествами. Например, один из организаторов очень внимательно следит за боями, видео пересматривает. И он рассказал, что вот этот пес – внук Каплана, и он делает такой же характерный прием, как и его дед: когда его хватают за холку, он тянется к задней ноге. Этот прием передался генетически – понятно, что он своего деда никогда не видел. Потрясающе, что такие вещи могут перейти следующим поколениям, и что их можно заметить.

АБ: Интересно, что ты снимаешь мужские субкультуры. Вот, например, Рена Эффенди, Лорен Гринфильд снимают про женщин, девочек, как они хлеб пекут, как наряжаются… А вот твой женский взгляд на мужскую культуру – он добавляет дистанции? Дистанции между мужским и женским, или тебе ее хочется сломать?

ТМ: Наверно, мне хочется ее сломать.

АБ: Женщины редко идут изучать мужские общества. Разве что, может, Алина Гуткина. Тут же нужно преодолеть дополнительный барьер. С другой стороны, Северный Кавказ – это действительно мужское лицо, может быть, поэтому тебе интересно?

ТМ: Мне было интересно другое мужское лицо Дагестана, не-«лицо кавказской национальности». Я хотела исследовать его, понять. Конечно, мужское и женское сообщества очень разделены в Дагестане. Так мой приятель Гулливер Тайс снимал горный аул Анди и рассказал, что они все время проводили с мужчинами, и у него не было доступа в женский мир, он не смог его снять. А я там же снимала женщин совершенно свободно…

АБ: Почему в этом твоем проекте нет фотографий? Ведь в прошлых проектах они были.

ТМ: Потому что фотографии несут в себе привкус рынка. В машинах (проект «Быстрые и неистовые») это работало как сатира на рекламную эстетику. В работе с собачьими боями они были бы плоским коммерческим довеском к видео.

Мне кажется, при ответе на этот вопрос, мы должны говорить о публике. Я думаю, это просто грех – вешать фотографии и облегчать восприятие зрителю. Если он не готов досмотреть до конца – значит это не мой зритель. Причем в России смотрят работы не так, как на Западе. Это грустно, это ужасно, что я об этом говорю. На Западе смотрят намного более внимательно. Это невероятно: все читают, все смотрят видео целиком, пытаются обсуждать. Зрители с большим уважением относятся к художественной работе и ко всем решениям, которые принимает художник: выставлять текст, не выставлять текст, делать субтитры или нет. Твой вопрос про фотографию как раз упирается в подготовленность зрителя.

АМ: В этом диалоге двух текстов: кинохроники и авторского художественного фильма был важен медуим сообщения, связанный с советским прошлым нашей страны.

ТМ: Если бы мы сопоставили фотографии собачьих боев с фотографиями Али Алиева, то получили бы тупое сравнение. Мы от этого отказались. Например, в хронике есть сцена, где Али Алиева спрашивают греческие статуи: «Где тебе было обиднее проиграть? В Токио или в Риме?» Он говорит: «В Риме». Обнаруживается какая-то новая маскулинность Советского Союза, которая начинает проявляться на другом эмоциональном уровне.

АБ: В СССР была как раз мощная культура спорта, физкультурные парады на Красной площади – сейчас такое невозможно себе представить.

АМ: Таус имеет в виду, что перед нами повествование, в котором мужчина – не только победитель, но и человек, который переживает проигрыш, травму. Он преодолевает, ломает идеологию: он рассказывает свою историю, историю побед и поражений, повседневной жизни, памятных событий. Он рассказывает свою личную историю, которая конфликтует с идеологически выверенной героикой. Поэтому нарратив используется в названии выставки для обозначения субъективного характера рассказа, истории. Другими словами: «Позволь мне стать частью твоей истории, твоего личного повествования». Каждый из нас рассказывает свою историю. В этом зазоре между официальной историей и индивидуальной памятью нам хотелось найти способ говорить о Другом. Таус как раз работает с таким типом высказывания, которое не является дидактическим по своей сути и не навязывает некоторой мировоззренческой модели.

АБ: Тут же есть опасность впасть в экзотику. У тебя есть художники, на которых ты ориентируешься, которые тебя впечатлили?

ТМ: Например, работы Сигалит Ландау. Они географически привязаны, и в них есть очень прямая позиция, очень прямой политический месседж. Я же, наоборот, очень часто не могу принять какую-то позицию, заранее ответить на вопрос. Я в постоянном поиске, и мои проекты – это эксперимент по нахождению позиции, которую я могу занять. Моя работа «Пуля», как мне кажется, считывается достаточно универсально, без географической привязки. Среди важных для меня художников Родни Грэхэм, Джереми Деллер (безумные архивы народного творчества); мне очень нравится Хейли Ньюман, художница-перформансистка. У нее есть серия работ «Коннотации», где она задокументировала серию перформансов, которые никогда не делала.
К Марине Абрамович я очень спокойно отношусь, а последние работы мне вообще не нравятся, потому что они слишком примитивно эксплуатируют ее балканскую идентичность, представленную какими-то пословицами, ритуалами.

АМ: Эксплуатация может возникнуть в ситуации, когда проговариваются какие-то узнаваемые вещи, клише, стереотипы. Нам, конечно, хотелось от этого уйти.

АБ: Вот если о пластике, если даже брать видео Ромы Мокрова или «Провмызы» – в них очень важна картинка. В твоих работах, кажется, она отходит на второй план?

ТМ: Пластика, действительно, для меня на втором месте. Хотя у меня есть работа «Пространство торжества» – в помещении, где проходит свадьба, ходят юбки, кринолины… Впрочем, для каждого проекта я подбираю новое пластическое решение, часто неосознанно, интуитивно и ситуативно.

АБ: Да вот Роман Михайлюк, например, снимает пастухов в Карпатах – он сам оттуда, это такое включенное наблюдение, Сергей Братков – подростков, Борис Михайлов – бомжей, Ляля Кузнецова – цыган. Тебя еще какие-то другие сообщества интересовали?

ТМ: Когда-то давно я делала серию фотографий о толкиенистах в Москве, в Нескучном саду (меня тогда очень интересовали субкультуры). Некоторое время назад был проект «У озера»: я нашла старые советские обои, наклеила их на панели, нашла похожий пейзаж, в котором люди ходили с этими панелями. Как будто пейзаж пришел посмотреть на настоящий пейзаж. Посмотрел и ушел.

Мой следующий проект будет связан с руинами, с тем, как идентичность формируется через природу. Пейзаж как способ формирования личности, или что-то наподобие этого.

Сейчас планов проникнуть в какую-то другую субкультуру у меня нет. И от фотографии я все больше стараюсь отойти в своей практике. Мой преподаватель (в Королевском колледже искусств, Лондон) Стюарт Крофт как-то спросил меня: «Why you wanna do flat art, when you can make a video?» Типа, почему ты хочешь делать плоское искусство, если ты можешь снять видео? И мне тоже кажется, зачем делать плоское, если можно сделать объемное, еще и с историей?

АБ: Твои работы можно назвать апологией этого пресловутого «лица кавказской национальности»? С другой стороны мы сейчас его просто не представляем себе практически никак… В сегодняшнем российском обществе, где нет какой-то навязчивой идеологии или пропаганды, мы оказались в таком информационном вакууме, в котором, возможно, работы подобные твоим просто помогают представить Кавказ. Потому что сейчас нет таких документальных журналов, научно-популярных фильмов или даже художественных тоже не снимают, ехать туда страшно – все бояться, потому что стреляют. И здесь такое новое искусство, видеодокументация, интервью оказываются счастливым и доступным способом познания другого, которого часто объявляют врагом. Такое искусство позволяет, если и не помирить, то хотя бы представить…

ТМ: Я не то чтобы хочу разрушить какие-то образы, актуальные или устаревшие. Я хочу предложить свой рассказ об этом, свою историю, хочу, чтобы возник диалог…