Александра Паперно: «Архитектура не должна быть стандартизованной»

324

FB 0 VK 0

06.06.12 ТЕКСТ: Елена Ищенко

Выставка «Стены» Александры Паперно проходит в Москве уже не первый раз. В прошлом году эти минималистичные работы выставлялись в галерее «Paperworks», сейчас – в рамках неархитектурных выставок про архитектуру «PORTFOLIO» (куратор – Алиса Багдонайте) во флигеле «Руина» Музея архитектуры. Выставка в «Paperworks» называлась «Жилплощадь», и, помимо «Стен» Александры Паперно со следами некогда украшавших их предметов, там были ее же картины со стандартными планировками квартир и инсталляция Алексея Душкина. Тогда эти «голые» работы больше напоминали дизайн, сейчас, находясь среди красной кирпичной кладки одного из залов «Руины», навевают мысли о милых квартирах советских интеллигентов – с картинами, пианино и – куда уж без него – ковром на стене.

виды экспозиции

Елена Ищенко: Откуда у вас появился этот образ – некого пространства, в котором уже нет предметов, а есть только следы, воспоминания о них?

Александра Паперно: Мне кажется, что этот образ существует вне нас, и мы его часто наблюдаем. Всех завораживают стены зданий, некогда примыкавших к уже снесенному дому. На них остаются следы старой жизни: фрагменты обоев, картины. Или делаешь ремонт, отодвигаешь пианино, а там совсем другие обои.

ЕИ: Когда смотришь выставку в Музее архитектуры, сразу вспоминаешь о Советском Союзе, о стандартизованных жилых пространствах.

АП: Эти работы о прошлом, о воспоминаниях, и если рассматривать их в контексте нашей действительности, то они неизменно будут отсылать к советскому времени. Но изначально такой идеи не было. Эти работы выставлялись в разных пространствах и в разных контекстах. И каждый раз то прошлое, о котором они говорят, менялось.
Они выставлялись в галерее «Paperworks», где такое белое современное пространство. Была и еще одна выставка – в музее «Lapidarium», который находится в очень маленьком городе в Хорватии, в той ее части, где она примыкает к Италии. Лапидариум – это вообще музей, в котором хранятся остатки архитектуры – камни, фрагменты скульптур. Я туда попала совершенно случайно, общалась с руководителем музея и она предложила сделать мне выставку. Потом появились эти работы со стенами, и я поняла, что лучшего сочетания не найти. Меня совершенно заворожило, каким разным содержанием наполняются мои работы в разных пространствах.

«ЗДЕСЬ ВИСЕЛИ КАРТИНЫ», 2010
Холст, акрил, рисовая бумага, 130 х110 см

ЕИ: А почему вы выбрали именно такие предметы: картины, пианино, ковер?

АП: Я выбирала универсальные предметы, кроме, пожалуй, ковра, который является нашей национальной спецификой.

ЕИ: Когда я смотрела выставку в Музее архитектуры, то думала о том, что раньше на стенах наших квартир что-то было – те же картины, те же ковры, а сейчас ничего нет. Образовались некие лакуны, которые пока ничем не удалось заполнить, а идеал современного человека – это светлое, просторное жилище, с белыми стенами и потолком, где ничего нет.

АП: Я думаю, что это связано не с модой. В первый раз я об этом задумалась, когда делала ремонт в свой квартире в доме начала 10-х годов прошлого века. Я стала отдирать обои и в каждой комнате добралась до первого слоя: они были очень красивые, но при этом очень темные и очень активные. В одной комнате они были темно-синие, в другой темно-коричневые, а в третьей – темно-бирюзовые, с одним и тем же орнаментом – черный с золотым. Это безумно красиво, но я бы никогда не смогла жить в этом пространстве. Я думаю, что это во многом связано с обилием информации, с тем огромным количеством визуальных изображений, которые потребляет человек сейчас. Мозг настолько перегружен, что хочется находиться в нейтральном пространстве – белом, пустом.
Еще мне кажется, что эти белые пространства тесно связаны с понятием стабильности, точнее, с его отсутствием. Представьте себе, эти темные, активные обои, кроме них – темные двери, массивная дубовая мебель, картины, множество других предметов. Видимо, это создавало некую иллюзию основательности и стабильности жизни, именно за счет количества предметов и деталей. А к концу ХХ века, наверное, идея стабильности и основательности стала просто абсурдной, и человек уже не пытается создать эту иллюзию.

«ЗДЕСЬ ВИСЕЛ КОВЕР», 2010
Холст, акрил, рисовая бумага, 120 х160 см

ЕИ: Чем вы занимаетесь сейчас?

АП: Я работаю над маленькой серией, которая близка к серии «Жилплощадь» и называется «Об обустройстве сна шестой пятилетки». Это период с 1956 по 1960 год. В 1955 году было принято очередное постановление об изменении государственного архитектурного стиля, о его упрощении. Именно тогда началась хрущевская архитектура, массовое строительство доступного жилья. А мой проект – об устройствах спален в этих стандартных квартирах.

ЕИ: Ну это упрощение, мне кажется, продолжается до сих пор. И те дома, которые строят на окраинах Москвы, возможно, даже хуже, чем то, что строили при Хрущеве.

АП: Я думаю, что гораздо хуже. То, что происходило с Москвой в 1990-е и 2000-е, ужасно грустно. Недавно по телевизору шел фильм «Ирония судьбы» и я случайно ухватила его начало – короткий мультфильм. Архитектор проектирует здание – такое классическое, с колоннами, несет этот проект в чиновничий кабинет, и оттуда проект возвращается уже без колонн, из следующего – без портиков, еще из одного – без карниза. В итоге получается такая классическая брежневская башня. А то, что происходило в последние 20 лет, – это как раз обратный процесс. Только все эти колонны, портики и карнизы были в основном пенопластовые.
Я жила в разных квартирах и в огромной одинадцатикомнатной коммуналке, и в хрущевке. К выставке «Стены» куратор Алиса Багдонайте написала что мои работы – об «эгалитарных пространствах», которые создают некую структуру и рамки, влияют на человека.

«ЗДЕСЬ СТОЯЛ ДИВАН», 2010
Холст, акрил, рисовая бумага, 120 х160 см

ЕИ: Но в ваших работах присутствует некая идиализация этих пространств. Вы это так красиво делаете, что чувствуется такая теплая ностальгия, пусть и такому ужасающему прошлому, как хрущевки.

АП: Во всех советских проектах, тем более архитектурных и жилищных, изначально было много идеализма. Ностальгия, воспоминание – это неминуемая идеализация, может, не столько самого пространства, сколько жизни, которую кто-то там провел. Я не думаю, что жить в хрущевке хуже, чем в доме «Патриарх»; там другая архитектура, лужковский стиль, который будет близок отнюдь не каждому.

ЕИ: Но столько людей, которые жили в хрущевках и коммуналках, в стандартизованных жилых ячейках, вспоминают об этом с ужасом.

АП: Архитектура не должна быть стандартизованной: кому-то нравилось жить, например, в доме Наркомфина, кому-то – нет. Хотя, конечно, проекты коммун были далеки от представлений человека об идеальном жилье. Взять хотя бы дом Наркомфина. Его жители пытались создать уют: вешали немыслимые ковры с оленями, бархатные абажуры, встраивали в свои ячейки кухни, которых там совсем не должно было быть. Даже общая столовая Наркомфина проработала всего год. Оказалось, что эта идея Моисея Гинзбурга была далека от представлений советского человека об идеальном жилье, хотя она была очень идеализированной. Проекты хрущевок были уже ближе к человеку – с их общими дворами и отдельными маленькими квартирками. Кстати, у Юрия Пальмина, замечательного архитектурного фотографа, есть такой снимок: карлик идет по длиннющему коридору дома-модулера Корбюзье (в подписи к фотографии, Пальмин даже извинился за оскорбительность не-политкорректность снимка). В этой фотографии есть все: и красота, и ирония, и грусть, и веселый смех, – это талантливый комментарий и об архитектуре, и о жизне вообще.

«ЗДЕСЬ ВИСЕЛА КАРТИНА», 2010
Холст, акрил, рисовая бумага, 130 х110 см

ЕИ: Получается, все стандартные проекты были заточены под стандартного человека? Другие в них уже не вписывались.

АП: Да, только, кто такой «стандартный человек»?

ЕИ: Саша, а почему вы выбрали живопись? Сейчас само это слово звучит несовременно.

АП: На протяжении последних десятилетий живопись несколько раз хоронили, но потом она неизменно возрождалась. Я думаю, что живопись будет всегда, так же как и техника рисунка. Хотя бы потому что это самое простое в техническом смысле средство выражения, самое прямое общение тела с материалом.

ЕИ: А вы не хотели бы попробовать себя в чем-нибудь другом?

АП: Я пробовала. Пока я училась в институте в Нью-Йорке, успела позаниматься всеми видами визуального искусства – видеоартом, фотографией, кино, но все равно выбрала живопись. Это ведь не средство, только техника. Просто язык живописи оказался мне наиболее близок.

ЕИ: Расскажите про обучение в Нью-Йорке.

АП: Сказать, где лучше и где интереснее, в России или за рубежом, я не могу, потому что я училась только там, но мне очень понравилось. Сам университет Cooper Union, в котором я училась, не похож на остальные, даже американские институты, хотя бы тем, что он бесплатный. В нем три факультета: художественный, архитектурный и инженерный. Обучение там построено по принципу Баухауса: первый год вообще нет никакой живописи, есть базовый курс, который состоит из цветоведения, двухмерного дизайна (графики) и трехмерного дизайна, к которому прилагается курс работы с деревом и металлом. Для меня это было страшно: представьте огромные столярные и металломастерские, пилы, станки, на которых все должны научиться работать (а преподаватель – бородатый старик, похожий на гнома, с тремя пальзами на левой руке). Работа с материалом, прямой контакт с ним – это один из главных принципов Баухауса. Даже если ты потом никогда не будешь заниматься резьбой по дереву, а будешь писать картины, ты все равно должен знать, как делаются подрамники. Анатомии, кстати, нет вообще. От нашего образования, американское, конечно, отличается сильно. В нем нет того академизма, который присутствует у нас. У нашего образования, безусловно, есть свои плюсы, но оно совершенно не адаптировано к тому, что называется «современным искусством». Например, в Cooper Union класс живописи – это совсем не холсты, кисти и краски, – это многочасовые обсуждения работ, это «критики».

«ЗДЕСЬ СТОЯЛО ПИАНИНО», 2010
Холст, акрил, рисовая бумага, 110 х130 см

ЕИ: Почему вы вернулись в Россию после учебы в Америке?

АП: Я изначально воспринимала свое нахождение там, как временное. Я хотела вернуться в Москву, тем более, что тогда были 1990-е, здесь все бурлило и кипело. Потом мне захотелось здесь пожить, так я и осталась.

ЕИ: А вы чувствуете какую-то укорененность в русской художественной традиции?

АП: Скорее нет. Россия довольно литературоцентричная страна, и здесь гораздо больше интересного и яркого искусства, которое в своей основе больше литературно, чем визуально. Вообще, я думаю, что последние годы стало сложно говорить о местном художественном контексте. Все настолько смешано, информация настолько доступна, и ее так много, что даже если кто-то и вписывает себя в местный контекст, то это не совсем правда.