Взгляд через экспонометр

230

FB 0 VK 0

В «Галерее 21» проходит выставка Сергея Лоцманова «Синоптикон». Серия состоит из нескольких десятков графических листов, выполненных с использованием акварели. На них – яркие изображения неких виртуальных городских пространств, находящихся то ли на чертежах, то ли в цифровых моделях. Интенсивность информации и выверенный глянец современных городских утопий методично раскладываются по холстам Лоцманова, как по полочкам. Цвет то приятен, то бьет по глазам, как множество линий – в самом первом проекте художника «Квантовая меланхолия» на площадке «Старт» в ЦСИ «Винзавод». Aroundart поговорил с Сергеем о том, куда катится этот мир синоптикона и зачем ему нужен художник.

Ольга Данилкина: Почему «Синоптикон» и что это говорит о твоих работах?

Сергей Лоцманов: Главная тема «Синоптикона» – изоляция. «Синоптикон» идет от концепции «паноптикона», которую Мишель Фуко сильно популяризовал в ХХ веке. Он изучал структуры современных тюрем и сделал вывод, что они на самом деле не занимаются реабилитацией, а главная их задача – это изоляция ненужных элементов, более дешевый способ нежели забота о тех же безработных. Впоследствии – уже во 2-й половине ХХ века – ситуация изменилась, мир изменился: от общества производителей мы перешли к обществу потребителей. Социолог Зигмунт Бауман подхватывает тему синоптикона и развивает ее дальше: тема изоляции оказывается актуальна повседневно, не только в тюрьме. Главное преимущество современного общества – это его мобильность. Но эта мобильность, свобода, – сейчас ходят понятия «легкая современность», «жидкая современность», – эта легкость определенного класса, достигается за счет того, что большая часть остальных элементов общества, около двух третей, остается полностью изолированной.

В паноптиконе была условная схема: звездообразная тюрьма, посреди нее башня, в ней надзиратели, которые наблюдают за заключенными. В общем, одни местные наблюдают за другими, поведение последних моделируется тем, что за ними наблюдают. В современном мире синоптикона все переворачивается с ног на голову: те, кто попадают в поле надзора за счет технологий (например, кредитных карт), получают больше свободы. Они преодолевают время и пространство за счет этих технологий. Чем больше информации о вас попадает в базы данных, тем вы свободнее. У вас есть какая-нибудь MasterCard Gold, значит, вы надежный клиент, вам дадут быстрее визу, проход за ту сторону турникета. Остальные отсеиваются этой системой супер-паноптикона и остаются на дне, привязанные полностью к своему месту, завися от поведения условных глобалистов. Чем более жалкое существование влачат массы, тем выгоднее финансистам и прочим людям, которые на этой территории развивают какой-то бизнес, строят заводы.

В моей выставке я пытаюсь проследить городское пространство и то, как оно устроено. У нас, возможно, это еще не так заметно, но на западе некоторые районы превращаются в гетто, появляются некие невидимые границы: одни не могут войти в какую-то часть города, другие – из нее же выйти. По большому счету это общество – индивидуализрованное сообщество, где все существуют сами по себе, заняты собственностью идентичностью, и ограждаются по возможности от сообщества, потому что оно агрессивное; от власти, государства и прочих структур. Человеку нужна просто безопасность, поэтому он и пытается изолироваться и существовать сам по себе. Жизнь бизнесмена наверху небоскреба совершенно оторвана от того, что происходит внизу, для него там какой-то однородный муравейник. Эта большая разница усиливается еще и за счет сигнализаций и прочего, к ним прибавляется множество невидимых преград, которые иногда становятся неприступнее видимых. В этой выставке я попытался через язык аритектуры создать какой-то обобщеный образ города, которого не существует на карте – это не Россия, не Европа и не Америка, но мы можем узнавать отдельные элементы. Это такой усредненный образ города, который всячески пытается устраивать гуляющему по нему субъекту какие-то ловушки.

Сергей Лоцманов, Световая шахта

ОД: Здесь есть некая логика повествования по залам?

СЛ: Экспозиция несколько поменялась, делить залы на темы – от этого решения я ушел, посовещавшись с куратором (Стасом Шурипой – прим.). Мы решили сделать более ровную экспозицию, чтобы каждая работа была все-таки сама по себе. Не хотелось, чтобы все превращалось в комиксность, потому что она обесценивает, дает возможность быстрого считывания, когда ты переходишь из одного кадра в другой. Здесь же нужно немножко постоять у каждой работы, подумать. Еще у каждой есть название, я люблю их придумывать.

ОД: Как они придумываются?

СЛ: Обычно придумывается после, это такой творческий полет фантазии. Иногда я беру конструкции, которые использует в своих книжках тот же Зигмунт Бауман. Вот, например, работа «Средняя часть действия», расскажу о ней. Есть известный случай с акробатом, исполнившим трюк между башнями близнецами в Нью-Йорке. Казалось бы, что здесь такого – человек просто сделал трюк, но в месте, где шутки неуместны, – власти достаточно бурно на это отреагировали. Сами спортсмены, насколько знаю, не пытались придать этому каких-то политических смыслов, но бессознательно они попали в какую-то точку. Есть уже практически традиция, может не очень массовая, – это небоскребы-близнецы. Почему близнецы, почему две башни? Может быть, архитектор скажет, что это удобнее, что одно большое здание построить сложно, не очень функционально.

Если подумать, то у каждого явления всегда есть два лица; ни одно, ни другое не является истинным, а истина – в неких колебаниях между одной и другой частью. Например, с одной стороны, вот эта бюрократическая машина, глобализация может давать нам массу каких-то благ: мы можем полностью расслабиться и идти по накатанным рельсам. Если ты западный человек, то у тебя, в общем, неплохая работа, несмотря на все трудности, ты получаешь деньги, можешь путешествовать, приобретать товары, все замечательно. Но с другой стороны, эта же самая бюрокартическая машина за счет того, как она функционирует, может оборачиваться другой стороной, может случиться коллапс.

В одной из своих книжек – «Актуальность Холокоста» – как раз Зигмунт Бауман и прослеживает, как и почему получилась такая ужасная вещь, как геноцид. Это результат работы бюрократической машины, потому что в целом никакая агрессия и ненависть человека не способна уничтожить такое количество людей. Это делалось с холодностью, строились фабрики, которые производили смерть – фактически на бумагах. Холокост по большому счету – это не невидимая комета, которая из космоса обрушилась на нашу голубую планету, это результат условий жизни, в которых стали возможны такие вещи, они не были переосмыслены. Самое ужасное состояло не в том, что могут с нами сделать, а что существуя в такой машине и системе, это можем делать мы сами. Обычные люди – любящий отец, любящая мать – могут даже до конца не знать, что они делают на бумажках. В бюрократической системе каждый выполняет свою маленькую часть, оторванную от общего проекта, ему сложно совместить ее с конечным результатом и привнести в процесс морально-этические ценности. Когда человек начинает догадываться посредством книг, исследований, журналистов, к чему приводит эта система, оказывается уже поздно, срабатывает механизм болота, человеку сложно признавать ошибки, которые он совершил в прошлом. Средняя часть действия – примерно об этом, между двумя башнями, которые похожи как два близнеца, но могут повести себя абсолютно по-разному.

Сергей Лоцманов, Капкан, Трансформация

ОД: Идея синоптикона была у тебя изначально, до начала работы над серией, или все постепенно сложилось вместе?

СЛ: Вообще я давно испытывал интерес к технике, цифровым технологиям, пытался как-то эту тему обыгрывать, потому что для современного художника, на мой взгляд, это одна из интереснейших тем, она достаточно новая, актуальная. Я постепенно подошел к этому. В более ранних работах у меня были попытки зайти немного с другой стороны, я рассматривал тогда в основном предметы. Теперь мне уже интересно, подбираясь к теме синоптикона, как сама среда может говорить с тобой, может ли с ней быть диалог. У города есть свой внутренний голос, вы можете вступать в какой-то контакт: ты прекрасно понимаешь, куда пойти нельзя, куда можно, об этом тебе может сказать визуально и архитектура, и еще какие-то элементы. Эту тишину и невидимые границы я и пытаюсь выявить.

ОД: Смотря совсем отстраненно на твои работы, кажется, что это картинки, взятые из некоего архитектурного блога, где выкладываются проекты новых построек, причем не фотографии, а именно компьютерная графика. Откуда ты берешь эти образы?

СЛ: Да, совершенно верно, многие образы собраны из интернета. Вся эта информация, вселенная информации – наше современное возвышенное, такой невыносимый поток. На таблички-бумажки можно не реагировать, но фотографии сразу попадают в нас. Когда сейчас открываешь интернет, то некоторые сайты невозможно смотреть – все мигает. Мы еще люди современные, у нас есть иммунитет, а так – это просто какой-то кошмар, визуальные пулеметные очереди. Все это влияет и на бессознательное, к тому же, как Вальтер Беньямин нам сказал, фотография занималась тем, что выявляла это бессознательное, которое мы не видим, – жесты, взгляды, такие промежутки. Все это постоянно в тебя влетает со скоростью света, очень удобно человека таким образом программировать на какие-то эмоции и прочее.

ОД: Это не готовые картинки?

СЛ: Нет, конечно, я их сильно перерабатываю, иногда они выливаются в некую абстракцию. Еще есть такой момент, что многие вещи, наоборот, скрывают эти образы. Та же архитектутра: идешь по Москве, видишь обычные девятиэтажки, ощущаешь их своим телом, физическое присутствие этих блоков, как из земли выходят под разными углами балки. Когда смотришь в интернете – этого ничего нет, можно фотографировать с объективом «рыбий глаз» и все будет панорамно выворачиваться, все сглажено, все сияет, гипнотизирует, успокаивает. И одновременно раздражает – странный такой эффект. Мне хотелось выявить, с одной стороны, этот агрессивный, спрятанный в фотографиях язык архитектуры. С другой, обращаясь к материалу, с которым я работаю – бумага, тушь, акварель, – сделать трансформер, конструктор, где одна работа может перемениться и стать другой под действием воображения.

ОД: Это же все определенный взгляд. Чей это взгляд – некоего обитателя города или, например, камеры наблюдения?

СЛ: Это один из важных моментов в моем творчестве, что это и не взгляд техники, и не взгляд человека. Это взгляд через экспонометр условного фотоаппарата, когда снимка еще нет, и ты смотришь через линзу. Как у Вилема Флюссера: он говорит о несвободе фотографа, когда к человеку в руки попадает фотоаппарат, он начинает особым образом себя вести, появляются колебательные движения – чуть ближе, чуть дальше от объекта и т.п. Его поведение несвободно, оно уже запрограммировано этой маленькой коробочкой. По большому счету, еще в ХХ веке циркуль Лисицкому в голову вставляли («Автопортрет», 1924 – прим.) – это такой немножко ироничный подход, но не без серьезности. Сейчас в метро ездят буквально современные киборги: в эти маленькие экранчики уткнулись, какие-то фильмы они смотрят, там образы мельтешат. У людей развилось такое трепетное отношение ко всяким айфонам.

ОД: У тебя раньше было меньше цвета, его сейчас много, он такой весь привлекательный и перетекающий гармонично по спектру.

СЛ: Ну, синоптикон – это же соблазнение. Я долго занимался графикой, использовал больше линий, их сгущение, но в какой-то момент решил, что плоскость и заливание плоскости цветом позволит мне быть подвижней. Цвет несет в себе много информации, с ним очень хорошо работать композиционно, разбивать какую-то одну картину на дополнительные миры, сочетать несколько. Хотя все индивидуально, не буду утверждать, что это нельзя сделать ручкой на бумаге. Здесь получилась граница – с одной стороны, использовано много цвета, а с другой – это все-таки графика, а не живопись.

ОД: С одной стороны, графика, ручной труд, а с другой – компьютерный образ. Это намеренное столкновение? Ведь когда смотришь на эти картинки, кажется, что ты где-то такую форму уже видел, и она, условно, не рукотворна, это компьютерная графика, но присматриваешься, и начинаешь понимать, как это сделано, сделано руками.

СЛ: Конечно, как уже сказал, это взгляд через экспонометр. Мне важно все-таки присутствие человека – где-то рука, может быть, дрогнет, что-то будет неровно, облако, может быть, будет неидеальным. В то же время, техника местами дает приблизиться к холодному, адекватному языку экранов.

Сергей Лоцманов, Сигнализация

ОД: Почему ты в целом пришел именно к этим медиа – графике, живописи, работе на плоскости?

СЛ: Это связано еще с тем, что я учился на живописца с самого начала – закончил Тверское училище. Мне всегда нравился момент иллюзорности: плоскость, в которой можно создать глубину. Потом учился в Таллинне, четыре года отучивался от классического образования. Тем не менее, сохранил любовь к плоскости, краске, в современном искусстве мне это ближе, этот язык мне более понятен, я им более профессионально владею. Иногда я делаю скульптуры, на выставке «Контриллюзии» у меня была первая попытка сделать инсталляцию с какими-то отсылками к конструктивизму. Я считаю, что современный художник должен хотя бы пытаться работать в разных медиа. Раньше делал видео, фотографировал очень много, когда у меня был кризис и я не знал, что делать со своими академическими знаниями – мог нарисовать портрет, но не знал, что с этим делать. На новом этапе вернулся к традиционным материалам, но традицию можно развивать, делать ее современной.

Почему именно графика? Когда учишься, сложно делать много живописи: нет столько времени, отдельной мастерской. Ты можешь сделать две-три картины, а развиваться-то как? Чтобы найти какое-то понимание, надо делать достаточно много. Чтобы сделать серию «Синоптикон», я до этого сделал очень много серий, и все примерно шло к этому, как я сейчас понимаю. Делаешь одну работу, понимаешь, что-то не то, начинаешь с другой стороны подходить. Графика была выбрана еще потому, что очень удобно работать, каждый день можешь что-то делать, и большого формата, и поменьше. К тому же, акварель, тушь – тут и работу с линиями можно использовать, и цвет.

ОД: Возвращаясь к синоптикону – чем может быть в таком мире искусство, для чего оно нужно?

СЛ: Вообще роль искусства и художника сегодня, как мне кажется, актуальна как никогда. Сам мир глобализации, глобальная экономика для нас – почти стихия, предсказывать ее кризисы мы научились примено как землятресения. Система на этом играет, на манипуляции неопределенностью. И такие субъекты как социологи, философы и художники, у которых особый специфический взгляд, которые могут подмечать вещи, незаметные другим, они очень важны. Мы все находимся в этом языке, и попытаться выйти, а, возможно, и не выйти из языка, а хотя бы как-то использовать его иначе – эту задачу они перед собой ставят. Сейчас искусство, прежде всего современное, очень важно: во всех этих инсталляциях, работах с видео можно многое узнать о состоянии современного мира. Посмотреть, как вещи существуют в мире, но не так, как мы привыкли смотреть на естественные факты, а делать серьезные попытки исследовать окружающий мир, как он функционирует, как эти функции между собой сходятся, пытаться разоблачать какие-то схемы – мне кажется, это очень важно для современного общества. У нас этого мало, на западе, я уверен, многие люди любят смотреть искусство, у них, по крайней мере, есть изначально уважительное отношение к искусству, что все эти железки – это не просто так художник сидит и придумывает, как над людьми поглумиться и показать, какое нищее духом общество.

ОД: А отчего обратное происходит у нас, на твой взгляд?

СЛ: Сложные времена: XXI век – век консерватизма и незаинтересованности. Нет культуры, ведь в западном мире есть много частных инициатив, у нас меньше. Современное искусство – это всегда излишек и роскошь. Вот сколько у нас есть искусства сейчас, столько у нас излишка и роскоши. Когда мы думаем о том, что покушать и где поспать, то искусства остается меньше.