Художник играющий

455

FB 0 VK 0

10 октября в галерее «Триумф» открылись две выставки – «Мир» Андрея Кузькина и «Небесная канцелярия» Пахома. О том, как два непохожих художника дополнили друг друга, – Ольга Широкоступ.

Пахом рассуждает о смерти – Кузькин о жизни. Мир живых и мир загробный буквально поменялись местами на двух, одновременно открывшихся в галерее «Триумф», выставках.

Экспозиция «Небесной канцелярии» Пахома расположена на верхнем этаже и состоит из больших ярких видео, нескольких объектов и развешенных по стенам жизнерадостных деревяшек – «икон», как те нарекаются в серьёзном пресс-релизе. Но они напоминают скорее о погребальных обычаях Азии, чем о русском православном культе. Там, как мы знаем, на похоронах принято шутки шутить, поить и веселить гостей. В нашей традиции Пахом – блаженный, юродивый, указывающий путь перерождения пресытившейся московской публике, пришедшей зубоскалить и наливаться вином.

Главный шаман российского совриска хотел провести зрителя по пути перерождения – но он, осторожный, в тоннель из резиновых покрышек лезть не стал. На открытии, пришедшие приняли на себя привычную роль наблюдателей – слишком уж притягательным для взгляда оказался Пахом, совершающий омовение в ванной. Вовремя подоспевший Герман Виноградов присоединился к мистерии, правда, катарсиса с присутствующими так и не случилось, как, в прочем, и с самими жрецами. Не помогли ни яростные крики, ни публичное сбрасывание одежд.

На нижнем этаже «Триумфа» царила умиротворенно-скорбная атмосфера. Выставка «МИР» – фактически жизнеописание художника как страстного героя. Андрей Кузькин, как и подобает мученику, физически истязал себя. Подобно монаху-флагелланту, он резал слова откровения на своем теле под вспышки фотоаппаратов. На мониторах, развешенных в большом зале, транслировалось меланхоличное многоканальное видео, показывающее нам бытовые предметы из жизни и окружающие художника пейзажи – как бы намекая, что эти вещи и локации одухотворены присутствием страдающего творца. Отрабатывал ли художник таким образом свои прегрешения, или возвещал о близком крушении мира – осталось не ясным. Кровавое послание на его животе с трудом поддавалось чтению.

Но зрители могли прочитать анкету Кузькина, из которой явствовало, что он отнюдь не святой: любит секс и рыбалку (совсем как 99 процентов пришедших), иногда грустит, терзается сомнениями etc. И тут проявляется вполне приземленный сюжет, биография простого труженика от искусства, достигающего святости мученика через каждодневный бой с обыденностью, телесное и моральное преодоление внутренних и внешних противоречий жизни.

Мистические перформансы, совершенные двумя такими разными художниками, были призваны показать зрителю одно: говоря о больших понятиях вроде жизни, смерти, переходе из одного бытийного состояния в другое, не обязательно сохранять серьёзность. На контрасте с пахомовским купанием тяжелый (и физически и морально) опыт Кузькина кажется шуточным. Хотели ли того художники? Непонятно. Ясно лишь, что эти высказывания, снижают градус друг друга, низводя до балагана даже такую традиционно напряженную и серьёзную практику как перформанс.

Зрителю, вроде меня, приятно прийти на такие открытия. Ничто не вызвало возмущения или не согласия, ничто не тронуло. На моем лице блуждала блаженная улыбка. Мы находились в России 2013-го, где творится несправедливость и беспредел. В стране, где за грехи не наказывают, а наказывают, напротив, невинных. И слишком немногим понадобятся указания, как вести себя в раю. Но здесь, в залах «Триумфа», все это виделась как проходящее – художники забавлялись как беспечные хулиганы или грустные поэты, а может как импульсивные фанатики, в общем так, как вели себя художники столетия до и, вероятно, будут вести себя после. Даже сатира Пахома с политическим подтекстом (на видео он на четвереньках тащит на себе что-то очень напоминающее башню Кремля-карающего, так же представленного на выставке в виде деревянной скульптуры) оказалась смазанной на фоне пестрого мельтешения всеобщего веселья.

Где же он, лирический, но все же герой из фильма Светланы Басковой «За Маркса»? Не ужели он уверовал и за страдания свои попал в рай? И неужели, все что осталось художнику на отрезке от рождения до гибели во время коитуса – это безропотно претерпевать экзистенциальные прозрения и ходить на рыбалку?