#Санкт-Петербург

Ольга Житлина

519        0        FB 0      VK 0

В ДК Розы в Санкт-Петербурге прошла выставка Ольги Житлиной и Анны Терешкиной «Интернационал обеденного перерыва». Никита Сафонов поговорил с Житлиной о том, как начался проект про трудовую миграцию и что будет дальше.

28.05.15    ТЕКСТ: 

jitlina

В первом зале выставки на стенах развешаны три номера газеты «Насреддин в России», в которых короткие эссе и интервью петербургских культурных деятелей чередуются с иллюстрациями в духе инфографики о жизни трудовых мигрантов, выполненными в нарочито сатирическом ключе. Вокруг выпусков – небольшие изображения, похожие на фрагменты комиксов: субъекты из Средней Азии и молодые люди, похожие на петербургских студентов, сидят на кухнях и говорят короткие фразы о своей жизни.

Никита Сафонов: Начнем наверное с того, что этот проект для тебя, в каком-то отношении, суммирующий.

Ольга Житлина: Да, то, что висит в первом зале – собственно, три выпуска газеты и иллюстрации – результат работы за последний год. Где-то около четырех месяцев мы собирались каждую неделю, обсуждали, как это будет выглядеть. Несколько лет назад у меня была идея делать похожее издание в Москве, собственно, с трудовыми мигрантами, но это был полный провал. Потому что они в принципе редко идут на контакт, зачастую повторяя одну и ту же мантру о том, как хорошо в столице, спасибо дорогим россиянам и Путину.

Так же несколько лет назад, примерно в 2011, у нас был совместный проект с художником Алехандро Рамиресом и Кириллом Адибековым. Мы тогда с Алехандро занимались как раз поисками Насреддина в Таджикистане. Это такой фольклорный персонаж, который есть в устной культуре Средней Азии, на Балканах, в Турции и даже на юге Италии. Некий трикстер, про которого есть два корпуса текстов – один состоит из религиозных притч, в которых раскрываются теологические парадоксы, а второй – ставший популярным в советское время – из анекдотов и абсурдных историй повседневности.

НС: Но мужчина, говорящий о нем на вашем с Рамиресом видео, переводит этого героя в нынешнюю, современную реальность?

ОЖ: Да, мы решили пользоваться тем, что этого героя все знают, что это огромная оральная традиция. Этот мужчина на видео вряд ли рассказал бы что-то подобное от первого лица. Используя образ Насреддина, он делал такой микс из каких-то выдуманных историй, кусков телешоу, личного опыта.

НС: Этот проект длится уже долго. Ты воспринимаешь его как исследование?

ОЖ: На самом деле, я редко обращаюсь к подобной терминологии, но в каком-то отношении – да. Мы столкнулись с большой сложностью в какой-то момент. Когда мы были в Таджикистане, у местных жителей была масса свободного времени, мы были их гостями и все целыми днями рассказывали нам разные вещи (так как работы там все равно ни у кого нет). А в России, по понятным причинам, другая ситуация, со временем в первую очередь. Несколько человек нашлось, максимум раз в неделю встречались. Но те, кто был готов общаться с нами здесь, в основном более привилегированные: кто-то пересдает квартиры; бригадиры, получившие гражданство, и т. п. Поэтому в России проект принял совсем другие формы. Аня Терешкина стала рисовать комиксы, в которых отражались характерные ситуации, с которыми сталкиваются мигранты.

НС: А почему изначально ты сфокусировалась на мигрантах?

ОЖ: Отчасти это было связано с тем фактом, что многие родственники разъехались по разным странам и постоянно присылали какие-то документальные материалы из своих эмиграций. Ну и я как-то чувствовала всегда особую симпатию к людям, которые собирают вещи и куда-то вдруг едут. Плюс, когда я была подростком, на улицах в Питере было много конфликтов между скинхедами и иностранцами. Я жила недалеко от общежития для иностранных студентов, стабильно что-то случалось: убийства, насилие. В общем, я росла в такой среде.

Появилась наивная и утопическая идея о том, что юмор может работать на эмансипацию – после осознания, что прямые действия не удаются. Идея была в том, что с помощью юмора и артистизма можно какие-то привычные конфликты переворачивать и снимать. И это было каким-то стратегическим упражнением: мы брали изначально ужасные ситуации из желтой прессы, куски телепередач и пытались представить, что на это ответил бы этот фольклорный персонаж, Насреддин. Но дальше упражнения не пошло: редко получалось что-то действительно стоящее. Апогеем всей этой истории была та поездка на Апрашку, когда мы врубили саунд-систему и просто весь рынок стал танцевать, случился спонтанный рейв.

НС: Насчет юмора меня один момент заставил задуматься. Если речь идет об иронии или сатире, то высмеивается, как правило, какое-то конкретное качество или свойство ситуации или субъекта, то есть это процедура направленная – на власть, на человеческие пороки, на отдельные социальные элементы. А тут в принципе в бурлеск превращается вся ситуация целиком.

ОЖ: Ну да, это такое бахтинское переворачивание ситуации, социальных ролей (просто и с легкостью вовлекались какие-то хипстеры и просто прохожие), такой карнавальный абсурд, завязанный на физическом, невербальном контакте. 

На экране, сразу при входе в выставочное пространство, транслируется видео проезда саунд-системы, установленной на крыше «Жигулей», в рамках «Конкурса анекдотов Ходжи Насреддина на Мобильной дискотеке». Автомобиль заезжает с Невского проспекта в тесноту Апраксиного рынка, его сопровождают две фигуры – это плачущий полицейский и среднеазиатка, отгоняющая его веником. Из динамиков звучит восточная поп-музыка, торговцы выходят из своих лотков под знакомые звуки и пускаются в пляс. Стереотипные движения, характерные костюмы, радостные лица. Проект подготовлен по заказу Кёльнской академии искусств мира и Arts promotion centre of Finland – TAIKE в рамках Публичной программы Manifesta 10.

«Конкурса анекдотов Ходжи Насреддина на Мобильной дискотеке», совместно с Йоном Иригойеном 

НС: Отдельно хочется о прагматике спросить.

ОЖ: Ну вот с этой настольной игрой, наверное, самая характерная история в этом плане. Сейчас в Киргизии есть министерство по делам труда, миграции и молодежи – они ее используют как реальное методическое пособие.

НС: То есть «Россия – страна возможностей» это довольно точный статистический слепок с реальности, отражающий примерное положение мигранта?

ОЖ: Да, абсолютно, это строгая визуализация фактических данных на 2010–2011 год, но мы ее постоянно переиздаем.

НС: А что насчет статуса случайности в игре, как она работает?

ОЖ: Ну, в принципе она работает также, как и в реальности. Случайно ты можешь в рабство попасть, можешь встретить мента, можешь не встретить. Это такая «монополия» для бедных. Многие вещи зависят, конечно, от игрока – можешь разрешение на работу официально получить, можешь другими путями.

И вот как раз игра стала – если возвращаться к прагматике – таким пособием для правозащитников, и они ее используют на практике. С этим, конечно, тоже есть некоторая проблема. Сейчас политическая и юридическая ситуация довольно сильно меняется, в связи с историей вокруг Таможенного Союза (имеется ввиду обсуждение возможности вступления Узбекистана и Таджикистана в 2015 году в ЕАЭС – Н. С.). Для мигрантов многие сложности, обозначенные в этой игре, снимаются.

НС: То есть схема игры должна преобразовываться.

ОЖ: Да. Сейчас этим занимаются правозащитники, и я эти преобразования уже слабо контролирую. И здесь стоит вопрос – как мне относиться к тому, что игра в какой-то момент может стать частью пропаганды – Таможенного Союза, например.

Настольная игра «Россия – страна возможностей», Ольга Житлина, 2011

Настольная игра «Россия – страна возможностей», Ольга Житлина, 2011

НС: В проекте очень сильный упор на язык массмедиа, который одновременно и критикуется, и используется. Ты не думаешь, что в этой связке проект с легкостью может попасть в ловушку этого языка?

ОЖ: Да, мы как раз пытались внутри массмедийных методик разрабатывать какой-то другой язык. Понятно, что это тоже утопический проект. В случае с газетой, например, очень сложно в принципе описать аудиторию, с которой ты намечаешь работу. Мы же ее распространяли в разных местах, она нацелена на распространение в среде мигрантов, но сама среда эта крайне неоднородна, в ней есть разные слои.

НС: То есть это попытка почти вслепую нащупать культуру миграции?

ОЖ: Даже не то что «мигрантскую культуру», а такой утопический горизонт, общий для творческих работников и мигрантов, на котором они бы могли взаимодействовать, через ощущение общности. Ни у тех, ни у других нет социальных гарантий, у тех и других одинаково неустойчивое положение в обществе. Постоянно приходится перемещаться и тем, и другим. То есть общие моменты объективно есть.

На второй от входа в первый зал плазме – Дмитрий Голынко-Вольфсон читает «Реквием по креативному классу», стоя на берегу Канонерского острова, пока напротив него, в водах финского залива, в лодке плывет музыкант, играющий на электро-виолончели.

«Реквием по креативному классу», совместно с Дмитрием Голынко-Вольфсоном 

НС: А сами мигранты как идут на контакт?

ОЖ: По-разному, но к нам очень многие приходили из таких, нацеленных на ассимиляцию. Они эти встречи воспринимали как такой клуб знакомств, ну и в принципе как некую причастность к местной культуре, где им выделяется место.

НС: Еще раз насчет массовой культуры: я сегодня посмотрел твой давний проект «Детское ТВ» и увидел в этих съемках, которые делали сами дети, сразу все пороки общества потребления – через то, что они пародируются, повторяются. Ну и то же самое можно сказать относительно «Узбек-прикола», который обращается к языку поп-музыки.

ОЖ: Я это воспринимаю как проявление критического мышления. Видимо, это какая-то черта народного творчества – основываясь на пародийности и получая в доступность технику (например, телефон с камерой и доступ к ютьюбу) – критиковать саму форму массовой культуры. С одной стороны, это полный стеб, но при этом сделанный очень тонко. Еще удивительно, что сам этот феномен «Узбек-прикола» появился почти одновременно и среди среднеазиатских рабочих, и среди латиноамериканских. С тем отличием, что у латиноамериканцев больше динамики, а у среднеазиатов больше статики. Но это все потому что у них телевидение разное именно в таком отношении.

НС: Именно поэтому у меня вопрос к корректности восприятия «Узбек-прикола» как некоего «творческого процесса». По сути, этот феномен можно рассматривать как функциональный элемент системы массмедиа, которая запрограммирована на бесконечную самопародию, и с ее помощью расширяет свои сферы влияния.

ОЖ: Этот момент тоже есть, но я вообще склоняюсь к тому, чтобы воспринимать это с положительной стороны – в том плане, что сами отношения профессионального производства этого медийного контента и обычными зрителями ломается благодаря этим пародиям.

На экране телевизора «из 90-х» – несколько видео, снятых на камеру мобильного телефона, примерно похожего содержания. Крыша строящегося небоскреба, вид на окружающий – тоже строящийся – пейзаж. В кадре – строители, стоящие с музыкальными инструментами, собранными из подручных и рабочих материалов – лопаты, швабры, доски, банки, канистры и т. п., представляющие собой гитары, ударные установки, синтезаторы и т. п. Фонограммой звучит современная азиатская музыка. Выверенная драматургия планов, изящный и уместный артистизм, довольно опытное обращение – на уровне движений – с «инструментами», прекрасная операторская работа (в рамках жанра попсового видеоклипа) отличают каждый видеоряд.

«Узбек-прикол», 2014

НС: То есть ты, грубо говоря, за полное снятие различий между производством искусства и повседневностью. Здесь можно с двух сторон подойти. С одной стороны, да, этот проект в целом – пример того, как средства массмедиа могут быть использованы в плане критики их самих (плюс к этому то, что ты говорила про эмансипацию через юмор), а с другой стороны – не является ли такое использование самих мигрантов формой художественного захвата этой социальной группы с целью репрезентации?

ОЖ: Вообще, поскольку проект длится долго, у меня многие надежды и иллюзии успели развеяться. Сначала я думала, что это будет проект про эмансипацию, но за последний год в те идеи я почти полностью перестала верить. Возможно, это совпало в том числе с событиями на Украине. С другой стороны, была Манифеста, которая в какой-то степени для меня стала разочарованием, точнее пробудило опасение относительно профессионализации искусства. Меня стало пугать, что ты «можешь быть художником», добиваться профессиональных успехов, но твое время, стиль жизни и общения, способ работы – все это очень сильно форматируется. И у меня в какой-то момент случился некий сбой изначальных установок. Вообще была идея (и сейчас она тоже актуальна) создать Университет Праздности – институцию, которая объединяла бы личностей, жаждущих заниматься творчеством (в том числе коллективным), которая не имел бы условных и формальных ограничений и не требовала бы постоянных отчетностей – в любой форме – о проделываемой работе. И после этого сбоя весь запал первоначальной концепции юмора как оружия стал каким-то весельем от отчаяния, весельем в отчаянии. Ну, то есть прямая прагматика как-то стала исчезать, а сам проект – постепенно терять целостность.

Если с игрой все было понятно, то с газетой как-то не очень. Мы ее распространяли, в том числе в «Чайхане», но какого-то особенного отклика не получали: одна девушка, которая там моет посуду, обрадовалась возможности читать на английском, а азербайджанец-заведующий, почитав, просто сказал «нормально».

Журнал «Насреддин в России»выпуск 2

Добавить комментарий

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.