#Концептуализм

Константин Звездочётов: «А что вы имеете против китча?»

2 121        3        FB 0      VK 4
Константин Звездочётов, 2012 // Фото: Stella Art Foundation

Константин Звездочётов, 2012 // Фото: Stella Art Foundation

Новый герой в цикле интервью с представителями московского концептуализма – художник Константин Звездочётов, участник группы «Мухомор», которая стала символом новой волны в послевоенном русском искусстве. О первых работах, влиянии массовой культуры, вере и смерти Звездочётов рассказал Ольге Турчиной и Екатерине Муромцевой. 

Ольга Турчина: Мне всегда интересны истоки – детство, семья…

Константин Звездочётов: У меня очень хорошие почтенные родители. Но им не повезло: они были актеры, и карьера у них не задалась – мама работала администратором филармонии, а папа – где придётся, от гардеробщика до бухгалтера.

ОТ: Они же были репрессированы?

КЗ: Знаете, мне так надоело слушать про репрессии. Да, мои родители – герои сталинских репрессий.

ОТ: Интересно, как это на вас повлияло: кто вас поддерживал, кто не поддерживал?

КЗ: Как правило, никто не поддерживал. Родителям хотелось, чтобы я социализировался, чтобы жил счастливо и благополучно. А мы, как правило, вопреки воле родителей ведём себя плохо. Особенно мальчишки. Не слушаются. Но мне очень повезло из-за того, что поменялась формация. Как я всегда говорил: я появился на свет благодаря Ленину, Сталину и Гитлеру.

ОТ: Двусмысленно звучит.

КЗ: Если бы не Ленин и не революция, мой дедушка не встретил бабушку. Если бы Гитлер не напал на Советский Союз, моего папу не изгнали в Германию. Если бы не было сталинских репрессий, моих родителей не посадили и они никогда не встретились. Знакомству способствовало то, что они были одинаковых профессий – играли в лагерном театре.

Из-за смены общественных формаций то, чем я занимаюсь, заняло общественную нишу. И все мы с этого кормимся. Если бы формация была другой, то мы ходили друг к другу на посиделки, друг другом восхищались – и всё. Нас бы печатали в эмигрантских и самиздатовских изданиях. Но общество восприняло наши занятия как нечто серьёзное. А в тяжёлые годы тоталитаризма родители переживали, что я страдаю фигней.

Если вспоминать детство… Все лагерные старушки были ужасно смешные: антропософки, теософки. Моя тетя Галя, Галина Николаевна, была антропософка. Я с детства напичкан. Но остался только след знаний. Потом я самостоятельно переписывал от руки «Дхаммападу». Очень много времени тратишь зря: переписывание «Дхаммапады», истории КПСС. А сейчас мы сидим бессмысленно в интернете. Так тратим своё бедное время!

Пафос новаторства – это психоз 20 века. Что всё должно быть свежее, новое. Должно быть хорошее. Интересное. Почему-то в Древнем Египте нет рассуждения о передовом древнеегипетском искусстве! Хотя Эхнатона, например, мы знаем благодаря 20 веку, где всё это приветствовалось. Но мы любим древнеегипетское искусство без времени, без авторов. Просто это приятные вещи – мы украшаем ими платья, коробки с конфетами.

ОТ: Но коробки с конфетами – это уже китч!

КЗ: А что вы имеете против китча, я не понял? Что не китч? В период рыночной экономики и быстрой девальвации понятий всё быстро превращается в китч. Вообще забудьте про китч! 20 век был век патологий и борьбы, когда все разделились, когда пытались говорить, что это – плохо, а это – хорошо. Время «плохо–хорошо» кончилось. Китч – это популярное искусство, искусство в массы.

Выходка №1. Поход в толстовках в Ясную Поляну. 1978

Группа «Мухомор». 1978 

ОТ: У вас очень разное искусство: была игра в пику концептуализма, в пику советской власти…

КЗ: Ну, я отчасти искусствовед. Я же просто не поступил. [Владимир Васильевич] Кириллов у меня экзамен принимал. Но потом я подумал, что жить с искусством таким образом не очень приятно. Энергетически гораздо приятнее жонглировать. То, чем я занимаюсь, – это искусствоведческая деятельность, но я не рассказываю, а показываю. Например, мой проект в Ермолаевском с домиками сделан на основе карикатуры Пирцхалавы: довольно одинаковые картины с домиками. Посетитель спрашивает художника: «Где ваши картины?» – «Вот тут, с домиком». Я сделал цитату, растянул на три этажа. Но самое главное, я понял, что правильно было сделать это именно в Ермолаевском: художник Пирцхалава давал рекомендацию в Союз Художников Зурабу Церетели, который, в свою очередь, дед Василия Церетели (директора Московского музея современного искусства прим. ред.). Так что Пирцхалава – не чужой!

Можно сказать, я занимаюсь эквилибристикой. Не всегда, но по большому счёту я играющий искусствовед. Не поступил я потому, что получил двойку за сочинение. Там Грибоедов был, моя любимая тема. Я так расписался…

ОТ: А у меня выпускное сочинение в школе было по поэзии Гребенщикова.

КЗ: У нас Гребенщиков ещё не был поэзией. Я учился на подготовительных курсах, ходил в ГУМ и на Моховую. Тогда ещё можно было слушать лекции за 20 копеек. По литературе и по истории. Я обожал! А в классе восьмом я ходил в институт искусствознания в Козицком: там был такой профессор Куницын, он был очень прогрессивный и мы бегали слушать его лекции по блату.

Константин Звездочётов. Автопортрет. 1981

Константин Звездочётов. Автопортрет. 1981

Екатерина Муромцева: Расскажите, как вы интегрировались в художественную среду?

КЗ: Нас спрожектировал в этот круг [Виталий] Грибков (дядя художника Алексея Каменского, участника группы «Мухомор» прим. ред.), а с другой стороны у меня были Чернышёв и Длугий, с которыми мы случайно встретились на Малой Грузинской. И я решил присоседиться. Не столько к Чернышёву, сколько к Виталию Длугию. Думаю, Чернышёв меня и не помнит. Мне было лет 17. У Талочкина есть дощечка с нашими фамилиями. Когда он был жив, эта табличка торчала на видном месте. Это была часть того, что вытягивали на поле (речь идёт о перформансе Михаила Чернышова и группы «Красная звезда» «Удвоение-2», который состоялся в 1975 году и в подготовке которого Константин Звездочётов принимал участие – прим. ред.). Но детально я не помню.

Это не генеральная линия. У Довлатова есть пьеса, которую он просит не печатать. Я просто суетился.

Непонятно, кто кого интегрировал! Просто надо быть. Я теперь фанат Станиславского, а он что говорил? Искусство в себе надо любить, а не себя в искусстве. Поэтому когда любишь искусство в себе, не надо никуда интегрироваться. Оно само появится. Приятно, что я именно этих людей встретил, но могли быть и другие.

ЕМ: Как сложился «Мухомор»?

КЗ: Как сложились, так и разложились. Старость!

Группа "Мухомор", 1982. Слва направо: Алексей Каменский, Сергей Мироненко, Константин Звездочетов, Владимир Мироненко, Свен Гундлах // Фото: Георгий Кизевальтер

Группа «Мухомор», 1982. Слeва направо: Алексей Каменский, Сергей Мироненко, Константин Звездочетов, Владимир Мироненко, Свен Гундлах // Фото: Георгий Кизевальтер

ОТ: Не радость?

КЗ: Нет, она, кстати, радость. Если есть здоровье, то это самая лучшая пора. Меньше страстей, меньше иллюзий. Трезвость. И в то же время – принятие мира. В юности другая энергия: радостно просто познавать, поглощать мир. А тут ты принимаешь его весь. И это так приятно. И так радостно. Меньше заморочек. Знаете, да, мою теорию? Я считаю, что человек, в принципе, не меняется. Как он в 12 лет развился, таким и будет. Потом начинаются гормональные вещи, он принимает их за развитие. Потом, когда они утихают, тот прекрасный человек, который развился к 12 годам, опять выплывает. Но, к сожалению, вместе с тем появляется и масса физических недугов. А так, он уже освоился в жизни – это экстаз! Еще вопросы есть?

ОТ: Как жить?

КЗ: Жить надо, во-первых, хорошо… Но ещё надо всё равно иметь какие-то идеалы. Но хорошо помнить, что идеал не может быть личностью. Идеал – это взгляд на мироустройство. Я конфессиональный человек, прихожанин. Дело в том, что самое хорошее – это банальное. Банальности, они для чего нужны? Чтобы их повторять. Если их не повторять часто, они перестают быть банальностями. Вот мы и повторяем.

ЕМ: Вы сами себя разделяете как художника и как человека?

КЗ: Сейчас, конечно, да. Раньше – нет. Но это был хвост двадцатого века. Сейчас я считаю, что жизнь лучше, чем искусство, интереснее и серьезнее.

ОТ: Но искусство же проистекает из жизни.

КЗ: Да, но не в той степени, в которой хотелось бы публике. Искусство – это ложь. Это я понял. Искусство – часть жизни, часть целого. Жизнь большая, искусство – просто ее часть.

Константин Зведочётов. Роман-холодильник. 1982 // Государственная Третьяковская галерея

Константин Зведочётов. Роман-холодильник. 1982 // Государственная Третьяковская галерея

unknown

Никита Алексеев. Афиша выставки Константина Звездочётова в галерее АПТАРТ. 1982 // Коллекция Вадима Захарова

ЕМ: Хорошо, если вы разделяете себя как человека и как художника, как вы относитесь к себе как к художнику?

КЗ: Я – мертвый художник, законченный. Мне очень интересно смотреть на свой труп со стороны. У меня продолжается просто жизнь. Я – папа, муж, писатель, перед камерами выступаю. Вряд ли я что-нибудь ещё открою или создам как художник. Я имею в виду внутренние открытия, не в смысле инновативности, а в смысле, чтоб катарсис был.

ЕМ: Ну, поздний Тициан – у него самые интересные работы!

КЗ: Не в этом дело. У меня нет проблем с идеями, у меня проблемы с реализацией. В принципе, работы как визуальному артисту мне хватит лет на сто. Я закончил, так сказать, карьеру. Ну, не интересно. Особенно в современном искусстве мне не интересно.

ОТ: Нет! Ну, например, Свен: он закончил и его нет. Вы же действуете, в биеннале участвуете. Когда вы умудрились помереть и при каких обстоятельствах?

КЗ: Ну, дату смерти не помню, где-то в конце 90-х, наверное, когда я стал приходить и думать: «Какое я к этому всему имею отношение? Что я здесь делаю?». В 80-х это было действительно нашей жизнью, а сейчас стало просто профессией. Какие-то вещи я могу делать так, что они народу нравятся. И я делаю. Стараюсь соответствовать. Бывает, мне нравится этим заниматься. Но развития меня как художника не происходит. Сейчас я вообще книжечку пишу. Ещё у меня десять романов задумано. У меня дел – непочатый край. Я старый. И сознание у меня старого человека. Двадцатый век был культом молодости. Все боялись старости. На самом деле, надо вовремя состариться. И не прилично молодиться. Старость – это мудрость. В молодости, бывает, интуиция хорошо развита, но это – не мудрость.

Константин Звездочётов. Из сборника "Да-с. Мемуары Ржевского 2-го". 1981

Константин Звездочётов. Из сборника «Да-с. Мемуары Ржевского 2-го». 1985

Image20160607133423-001

Константин Зведочётов после возвращения из армии. 1986 // Фото: Георгий Кизевальтер 

ЕМ: Вы часто употребляете эту конструкцию – «20 век». Что вы в это вкладываете?

КЗ: Я хочу от него отделаться!

ЕМ: Ну как будто вы нашли некоторую лингвистическую уловку, с помощью которой вы можете всё объяснять…

КЗ: Да, но мы для этого и создаем словесные клише, чтобы всё объяснять. Двадцатый век – век патологий. Более того, они чередуются через век – 18 век тоже был веком патологий. А 19 век был веком нормальности. 18 век – это Просвещение, это отвержение религии, Маркиз де Сад, вольтерьянство и прочие безобразия! Вот у нас Пётр I – патологический тип… А 19 век – век наживания жиров, бюргерский век, когда люди занимались строительством, промышленностью и наукой. Они не совершали крупных переворотов и не оправдывали массовые убийства.

ОТ: Но 19 век, по сути, начался Великой Французской Революцией…

КЗ: Нет, 19 век начался концом правления Наполеона, когда мир собрался, собрал Венский конгресс и договорился. Каждый век начинается с 12–15 года. 1715 год – это начало 18 века. Значит сейчас начинается новый век нормальности.

ЕМ: Ну что это за обыкновенная бинарная логика!

КЗ: Да, обыкновенная бинарная логика! И что теперь делать, застрелиться? Какой кошмар: бинарная логика! Ужас какой! Я говорю: банальности надо повторять.

ЕМ: Ну вы просто нашли какую-то схему, в которую вы вписываете все исторические события.

КЗ: И что делать? Ну да, вот нашёл. И что в этом плохого? Нашёл схему и мыслю!

Константин Звездочетов. Мастерская в Фурманном переулке. 1987 // Фото: XL Галерея

Константин Звездочетов. Мастерская в Фурманном переулке. 1987 // Фото: XL Галерея

ОТ: А это нормально – мыслить схемами?

КЗ: Ну а почему нет? Не нравится схема – поменял.

ЕМ: Как ваша логика мышления складывалась?

КЗ: Книжки читаю. В последнее время научно-популярные в основном. Сейчас, например, я изучаю город Симферополь. Я пишу романы. Альтернативную историю. Импортозамещение, Фоменко, Цветаевский музей – это всё у меня вместе. Я очень люблю детали. А чтоб знать детали – надо много читать… Ну это мой грех – мечтания. Но этому греху у меня посвящена большая часть жизни. Это грех, потому что отвлекает от настоящей жизни. Мечты пьянят.

ОТ: Ну мечты же подталкивают вперёд…

КЗ: Да, но они вперёд подталкивают земной мир. А земной мир – он только часть реального мира.

ЕМ: И где граница между настоящей жизнью и мечтаниями?

КЗ: Ну вы прекрасно знаете, что граница есть! Вообще, мне нравится в нашем разговоре молчание. Эти длинноты – это пролетающие ангелы. /пауза/

В определенный момент я понял, что прожил жизнь зря. Но я очень обрадовался, что понял это. Если бы не понял, то продолжал бы также жить. Теперь я пытаюсь как-то наполнить жизнь смыслом. Вот и всё. В принципе, я растратил лучшие годы – пропрыгал козлом, пробухал, занимался ерундой.

ЕМ: Но при этом вы сумели сделать это искусством.

КЗ: Да, конвертировать. Но это в какой-то степени мошенничество.

ЕМ: Да, но это совпало со временем. Вам очень повезло.

КЗ: Да, мне повезло. Но в принципе это – жульничество. Но кого-то это развлекает. Значит, какая-то польза есть.

wide_detail_picture
Константин Звездочётов. Эротика разрушает сознание. Москва, галерея XL, 1997 // Фото: галерея XL

Константин Звездочётов. Эротика разрушает сознание. Москва, галерея XL, 1997 // Фото: галерея XL

ЕМ: Почему у вас такая радикально консервативная политическая позиция?

КЗ: Потому что я старый человек, я должен быть радикальным консерватором. Это не кокетство, это – осознанная позиция. Я не люблю молодость, не люблю молодёжь. Я имею в виду не отдельные личности, а вот этот рой. Я его и называю «молодёжь». Поколение до 30 лет. Вот тусовка: по отдельности – каждый ангел, вместе – ад. Консервативный я, потому что на старости лет мне хочется покоя, уюта, всего хорошего. А революционные взгляды нарушают мой покой.

ЕМ: Нет, ну можно делать это своей публичной позицией, а можно не делать. Вы всё же делаете.

КЗ: Я делаю, когда меня спрашивают. В русской истории мы всё время наступаем на одни и те же грабли – механически переносим опыт Запада, пытаемся одеть эту рубашку на огромное тело. А нужно думать самим. В юные годы я очень любил быть противопоставлен. И можно даже сказать, боролся. И вроде бы формально всё получилось. Но получилось всё наоборот. Ко всему хорошему мы хотели добавить ещё лучшего. А получилось, что так не бывает. Происходит замещение – полное отчаяние. Мы у Бога не умеем правильно заказывать. Все мои мечты, формально, сбылись. Но получилось полное безобразие. И теперь я стал опасаться. Потому что все наши желания выполняются. Я очень любил оригинальничать. А в конце жизни понимаю – то, что банально, оно правильно. Это не значит, что вам в вашем возрасте надо меня слушать.

ЕМ: А как вы детей воспитываете?

КЗ: Как получается. Мы же родители – все эгоисты. Конечно, мы рожаем их для удовольствия. Мне просто очень приятно, что я – папа. У меня было два чуда – что появилась моя дочь Надя, и что я бросил пить. Я начал пить в 30 лет. От радости, от братства. Хотелось дополнительные крылья, хотелось взлететь. И дурки, которые ты устраиваешь, еще дурнее. И я допился до такого состояния, что от меня отсаживались. Я был невыносим, противен. А при этом я дико мучился: это и чувство вины, и плохо физически. Алкоголизм – это когда ты пьешь и ждешь того самого ощущения полета. А оно длится всё меньше и меньше. Сначала час, потом – две минуты. А ты не перестаёшь. И один ад. И когда я понял, за что это, мне стало очень стыдно. И я просто попросил Бога, небо: «Я все понял, отпусти меня, прости. Отпусти». Это было, когда мы сняли дачу. Тогда еще не было Тарусы. И я неделю не спал. Я ходил туда–сюда, вытоптал дорожку, и выл на небо. Выл: «Отпусти!». И вдруг, первого числа, первого сентября, мне пришло осознание, что всё, отпустило. Это к воле не имеет отношения. Это исключительно вера. Я попросил – мне дали. Это было чудо.

Константин Звездочётов. Это – не менструация. 2003 // Работа утрачена

Константин Звездочётов. Это – не менструация. 2003 // Работа утрачена

Константин Звездочётов. Памяти "мухоморов". 2005 // Коллекция Владимира Овчаренко, Москва

Константин Звездочётов. Памяти «мухоморов». 2005 // Коллекция Владимира Овчаренко, Москва

Добавить комментарий для bonus symbols Отменить ответ

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.