Эрвин Вурм: «В искусстве должен быть юмор – он сближает со зрителем»

403        1        FB 0      VK 0
09.09.13    ТЕКСТ: 
The Door, 2013 // Courtesy: Xavier Hufkens Gallery, Brussels, Belgium

The Door, 2013 // Courtesy: Xavier Hufkens Gallery, Brussels, Belgium

В «Цехе Красного» на «Винзаводе» при поддержке галереи «Риджина» открылась выставка популярнейшего австрийского художника Эрвина Вурма. Показывают 30 работ, включая знаменитые Drinking Sculptures, а также новые «сосисочные» скульптуры, надувные дома и интерпретацию «Одноминутных скульптур» – со скелетами, вместо живых людей. Искусство легкое в исполнении и в восприятии, «арток», если использовать термин группы Electroboutique Накануне открытия Елена Ищенко поговорила с Эрвином Вурмом о его новых работах и – об опасностях популярности.

Елена Ищенко: А откуда это название «Трусливый трактор»?

Эрвин Вурм: Это очень смешная история. Настоящее название моей выставки Abstract Abstruse – «Абстрактная заумь». На английском языке в названии присутствует игра слов, при дословном переводе на русский она теряется. Поэтому в «Риджине» придумали назвать выставку «Трусливый трактор». Почему? Это не ко мне вопрос, спрашивайте у них.

ЕИ: Но вы на это название согласились?

ЭВ: Ну а что мне делать? Мне сказали, что звучит так же, как на английском. Это название придумали носители языка. Хотя, конечно, ни о каком тракторе, тем более трусливом, на моей выставке и речи не идет.

ЕИ: Может быть, те распухшие дома имеют такую форму, потому что их переехал трактор?

ЭВ: Нет, нет. И сосиски, и дома – это продолжение моего исследования человеческого тела, которое я начал еще в «Одноминутных скульптурах». Каждая сосиска, если она настоящая, хорошая, наполнена плотью. А плоть — это и человеческое тело тоже. Плюс есть коннотация, связанная с обозначением члена. Само это слово очень популярно в европейской культуре. Это своего рода часть нашей самоидентификации. В Австрии, в Германии существуют пословицы со словом «сосиска», например, «мне плевать». Так что это слово укоренено в нашем обществе, в нашем языке. Оно относится к жизни нашего тела также, как и секс. А я люблю работать с тем, что меня окружает.

ЕИ: Эти скульптуры из резиновых сосисок новые?

ЭВ: Да, на этой выставке все работы новые, кроме «Пьющих скульптур» (Drinking sculpture). Хотя абсолютно новое – это живопись, с ней я никогда не работал. Хотя назвать это «живописью» трудно. Это раскрашенные холсты, с наклеенными на них галстуками. Все началось с того, что я использовал галстуки как часть оформления выставки, своего рода инсталляцию, – создавая из них длинные абстрактные линии прямо на стене. У меня дома есть скульптуры из галстуков. Галстук – это тоже часть нашего мира, часть общества потребления, часть мужского гардероба, такая же, как и сосиски. А потом я решил перенести эти вещи на холсты, хотя, конечно, это скорее глумление над живописью в моем исполнении, а не чистая живопись.

Leinwand2

Untittled, 2013 // Courtesy: Studio Wurm

ЕИ: А вот «Пьющие скульптуры». В них такая ирония – человек садится на какого-нибудь Франца Веста, открывает бутылку и напивается. Вы хотите, чтобы человек почувствовал себя в шкуре художника?

ЭВ: Что-то вроде того. Каждый может быть художником. Нужно прост сесть, расслабиться и выпить. Каждая из этих скульптур может считаться законченной только тогда, когда зритель хоть немного напьется. На самом деле, для меня в этой работе нет иронии. Это размышление об обществе, которое пытается скрыть, вытеснить подобные моменты, как пьянство. В моих работах бутылки с алкоголем спрятаны, будто предназначены для приватного распития. Есть еще один момент, связанный опять-таки с потреблением: существует множество журналов по дизайну, о том, как обустроить свой дом. В этих журналах вы не увидите людей, только мебель. В серии этих скульптур я хотел отрефлексировать этот момент. Я доставал старую мебель и превращал ее во что-то другое. В этой работе сочетаются разные моменты. Курение в общественных местах запрещено, пить уже не круто, быть толстым тоже. Но для художников важно иметь все эти возможности – чтобы убежать от реальности, которая становится все более и более странной.

maxresdefault

Kippenberger Credenza, Drinkinng Sculpture, 2011 // Courtesy: Xavier Hufkens Gallery, Brussels, Belgium

ЕИ: Но вы сами черпаете свои идеи из самой близкой, самой очевидной реальности.

ЭВ: Конечно. Потребление, социальные страхи, желание всегда быть молодым, худым, красивым и жить до ста лет – это то, что волнует меня в нашем обществе. Это же так интересно! Куда мы движемся с такими желаниями? Мы даже определяем себя через потребление: мы – это то, что мы носим; мы – это то, что мы едим; мы – это то, что мы имеем.

ЕИ: Одна из ваших главных работ про социальные страхи – это «Узкий дом». Я знаю, что прототипом ему послужил дом вашего отца. Почему?

ЭВ: Я в нем вырос и потому хорошо знаю. Но кроме того, это типичный европейский дом 60–80-х годов. У этих домов ужасная архитектура, они некрасивые, но они были почти у всех. Помимо всего прочего, эти дома ужасно депрессивные. Это связано еще и со временем, послевоенным, когда общество было очень строгим и не позволяло себе ничего лишнего, особенно в Германии, да и в Австрии тоже. И эти дома для меня являются своеобразной репрезентацией того времени. Самым важным в этой работе для меня было передать это чувство клаустрофобии, которое возникает, когда ты заходишь в такой узкий дом. Это чувство должно вызывать в зрителе обеспокоенность по поводу общества.

ЕИ: Чем вы сейчас занимаетесь? Вы все время исследуете какие-то аспекты скульптуры, выворачиваете наизнанку привычное.

ЭВ: Видите эти скелеты? Это продолжение «Одноминутных скульптур». Раньше в этих позах были люди, теперь вместо них – кости. Это про потребление, которое не прекращается, даже когда мы задумываемся о смерти.

Мне нравится развивать, углублять какие-то мысли, пытаться создать новые репрезентации самого себя. Я не считаю, что можно воссоздавать, тиражировать одни и те же идеи и формы на протяжении 20 лет. Нужно создавать что-то новое. Мне нравится ставить себе какие-то усложняющиеся задачи, нравится искать новые темы и новые вопросы. Иногда у меня получается, иногда нет.

ЕИ: Вы как-то говорили, что ваши «Одноминутные скульптуры» –  это своеобразное продолжение социальных скульптур Йозефа Бойса.

ЭВ: Не совсем так. Это не продолжение. Но что-то общее в них, безусловно, есть. Очень долгое время я находился под влиянием Йозефа Бойса, как и вообще все современные художники, особенно в Австрии и в Германии. Но Бойс – это история, сейчас уже нельзя делать то же, что делал он. Пожалуй, главная разница между нами в том, что Бойс был символистом, а я нет. Он использовал материалы, чтобы выразить через них что-то другое, более абстрактное. Мне это совершенно не близко. В моих работах есть только то, что вы видите.

ЕИ: Йозеф Бойс к тому же был политическим художником, а вы от этой темы вполне сознательно уходите.

ЭВ: Я не хочу быть политическим художником, я – политический человек, гражданин. Я часто критикую наше правительство, вот недели две назад я взял больше интервью у нашего премьер-министра. Политика – это очень важно. Но не для искусства. Я пытался однажды сделать политическую работу. Про Джорджа Буша. Но Буш уже давно в прошлом, а мое произведение существует, его смотрят зрители. Зачем делать такое искусство? Искусство должно быть чистым от политики. Это моя позиция. Искусству совсем не обязательно быть протестным. У него множество других возможностей – философских, изобразительных, эстетических. Да даже Йозеф Бойс не был протестным художников. Да, у него была своя партия зеленых, своя политическая позиция. Но в итоге он провалился. Он был коммунистом, а продавал свои работы очень-очень-очень дорого. Он был одним из богатейших художников своего времени. Вот такое противоречие. Да и вообще мне не нравится пусть разрушения. Протест очень часто означает: вот я, и я сейчас разрушу все, что мне не нравится.

ЕИ: Вы не за эволюцию, не за революцию?

ЭВ: Да, именно так.

h1-650x867

The Anarchist (Hermès), 2008 //Courtesy:  Xavier Hufkens Gallery, Brussels, Belgium

ЕИ: А как человеку, что вам не нравится в вашем государстве?

ЭВ: Много чего. Наша страна все больше и больше движется в левую сторону. Мы медленно становимся коммунистами. Это поразительно, но многие западные страны после падения железного занавеса повернули влево, а восточные страны, наоборот, – вправо. Это удивительно, но это так, это наше время. Что касается нашего правительства, то оно строится на поддержке всего – не только малоимущих и детей, а таких идиотских вещей, как, например, нефтяная индустрия. Они тратят на это кучу денег! Тратят их, чтобы сделать эти огромные компании зависимыми, подчиненными. И я не могу с этим согласится. Социализм был хорош для определенных целей – чтобы поддержать рабочий класс или поменять что-то в застоявшемся обществе, когда условия для того же рабочего класса были ужасными. Но в какой-то момент общественные цели изменились. Знаете, в Австрии очень много маленьких союзов, групп, которые блокируют развитие общества. Их интересы учитываются, но они тормозят движение.

ЕИ: Ваши работы зачастую очень ироничны, они вызывают у зрителей улыбку или даже смех. При этом вы поднимаете в них достаточно серьезные вопросы. Эта ирония не убивает важность тем, на которые вы пытаетесь обратить внимание?

ЭВ: Я думаю, что нет. Это очень соблазнительно: просто улыбнуться тому, что ты видишь. Когда ты улыбаешься, ты гораздо легче воспринимаешь какие-то вещи. Я вырос рядом с искусством, которое всегда было очень пафосным, важным, монументальным. Впечатляющим. Но это искусство делало человека, зрителя, таким маленьким и незначительным рядом с ним, заставляло его восхищаться произведением, боготворить художника. И мне это ужасно не нравилось. В искусстве должен быть юмор, оно должно быть близко человеку. Мы ведь живем не в Средние века, когда смеяться можно было лишь несколько раз в году.

ЕИ: Я хотела спросить у вас про вашу работу для Hermès. Ваша реклама была очень похожа на «Одноминутные скульптуры».

ЭВ: Да. Но это никогда не было рекламой. Даже в контракте была прописана строка, запрещающая называть эти работы рекламой. У нас не было плакатов, не было баннеров на дорогах – все работы показывали в галерее. И моя работа для этого бренда никак не отличалась от моей обычной. Мне был интересен феномен этого огромного бренда, продающего такую роскошь. По сути, Hermès – это икона, такое изобретение конца XX века, когда многие люди начали идентифицировать, определять себя как раз через бренды. Почему так происходит? Мне было очень интересно ответить на этот вопрос. У Hermès есть какие-то невероятно дорогие вещи. Представьте, худи из кожи крокодила, которое стоит 70 тыс. долларов! Кто это покупает? Мне кажется, русские любят такое, да?

ЕИ: Может быть, завтра, на открытии вашей выставки, вы увидите кого-нибудь в таком наряде.

ЭВ: Не думаю, все-таки не здесь. Я сделал серию фотография для Hermès с подписями типа: «Социалист» или «Анархист». Я хотел придать этому высказыванию политическое и социальное звучание.

ЕИ: И со стороны менеджеров Hermès не было никакого давления?

ЭВ: Нет, совсем не было.

ЕИ: Эрвин, вы сейчас, наверно, самый популярный, самый известный австрийский художник. По крайней мере, в России. Вы чувствуете это? Как вы думаете, почему вы стали таким популярным?

ЭВ: Популярность проявляется в том, что мне регулярно присылают множество приглашений поучаствовать в каком-нибудь шоу, вставке или сделать проект для музея или галереи. Обо мне пишут статьи, у меня берут интервью. Я могу распространить свое искусство, свои идеи по всему миру. Это очень круто, это фантастично! Я помню времена, когда я был наедине со своими работами в мастерской и не был никому нужен. И честно говоря, те времена мне нравились больше. Почему я стал таким популярным? Мне кажется, я всегда старался делать вещи, которые были бы интересны широкой публике. Как комиксы или научная фантастика. Я делаю жирную машину, приходят люди и сразу что-то понимают. Кто-то может просто засмеяться, а кто-то копнет дальше и увидит в этой работе критический посыл по отношению к современному обществу. Но базовый посыл понятен всем. Правда, такая популярность опасна тем, что ты начнешь тиражировать свои работы. Помните, как случилось с «Птицами» Бранкузи? Эту работу постоянно копировали, копии становились все хуже и хуже, а в конце концов и оригинал стал выглядеть не очень. Так что популярность – это опасная штука.

Добавить комментарий

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.