#Портрет художника в юности

Андрей Сяйлев

872        3        FB 0      VK 0

Новый герой рубрики о молодых художниках – выпускник Самарского художественного училища им. К.С. Петрова-Водкина, занимается живописью, видео и стритартом

09.07.15    ТЕКСТ: 

ПОРТРЕТ #8

Андрей Сяйлев, родился в 1982 году в поселке Сыргач, Узбекистан, живет и работает в Самаре

syajlev-05

Фотографии: Оля Иванова

Константин Зацепин: Расскажи, где ты родился, где провел детство?

Андрей Сяйлев: В поселке Сырагач, это где-то в окрестностях Ташкента, но в паспорте написано, что я родился в Ташкенте. Несколько лет там с семьей и прожил. С этим местом и связаны самые приятные впечатления детства. Там все время солнце было — и ошметки из моей памяти о том времени «залиты светом». Помню там холодная река с гор текла прямо в город и мы с братом шли несколько кварталов босяком, в одних труселях, и прыгали в реку, в ее сильное течение. Вода была грязная, кофейного цвета — в нее прыгнешь и плывешь, прямо через райончик. Ивы свисают, машины проезжают, какие-то арбузы проплывают мимо, выброшенные. Так и доплываешь до своего дома — и можно начинать приключение сначала.

Потом начал крошиться Союз и по объективным причинам в Узбекистане стало опасно, возрос национализм. И мы с семьей вернулись в Самару, тогда еще Куйбышев, поскольку родители мои изначально отсюда. Жили на заводской окраине, в районе «116-й километр». Там я был довольно сильно «локализован», потому что до города надо было еще долго ехать.

КЗ: Чем в детстве больше всего интересовался?

АС: Мы со старшим братом много времени были предоставлены самим себе, тусовались по подворотням. «Серфили пространство» своего района — поля, аэродромы, болота, речушки. Рыбу ловили… Но я при этом и читал довольно много, у нас дома была большая библиотека. Не сказать, что «эпическая», в целом стандартная библиотека любой советской семьи, с собраниями сочинений. Помню, когда только ксероксы появились, я ходил копировал какие-то выдержки, но больше конечно, это была какая-то фантастика или например, про спорт я тоже читать любил… Ну и рисовать, конечно, любил, у меня все тетрадки на задних страницах были изрисованы.

КЗ: К рисованию ты, получается, пришел прямо из жизни, так сказать, из самой реальности?

АС: Очень-очень много у нас было соприкосновений с природой. Может быть, даже хорошо, что я был так много предоставлен сам себе. Диалог один на один с природой — это то, что до сих пор меня «настигает». А из рисунков моих ничего не сохранилось, честно говоря. В своей семье я первый человек с творческой профессией, никто специально не собирал моего детского творчества. В какой-то момент мы с братом вообще жили одни несколько лет, архивы нам были не нужны, мы все повыбрасывали. Даже не знаю, где фотографии семейные. Первое, что могу вспомнить, нарисовал мультяшных персонажей с пластинки с песнями Клары Румяновой. Заяц, львенок, черепаха. И для меня, помню, было откровением, что я могу их копировать. Вот, что меня тогда поразило — я могу удваивать предметы! Мне нравилось делать такой «копипаст реальности», оставлять в этом мире новую копию.

КЗ: А что тебя, человека из нетворческой семьи, натолкнуло на то, чтобы стать художником?

АС: Последний год в школе был просто адом. На сегодняшний день человек пять моих одноклассников уже нет в живых. Мутное время, мутные персонажи… Я уже понимал тогда, что не вписываюсь во всю эту «парадигму». В какой-то момент просто отказался ходить в школу. Каким-то образом мама договорилась и я закончил 9 класс без экзаменов, потом чуть не пошел учиться на электрика вслед за братом. Но меня тогда мама спросила — а тебе это надо? Сам-то этого хочешь? Ты вот рисовать вроде любишь, может, пойдешь в художественное училище? Ну и как-то я поступил, хоть и с минимальным проходным баллом.

КЗ: А когда ты понял, что творчество — это то, чем ты всерьез хочешь заниматься? Были учителя, которые тебе «открыли глаза»?

АС: Не было какого-то конкретного ключевого аффекта. Вначале просто учеба была для меня «чистым воздухом» после жизни в гетто. Мои преподаватели были людьми более светлыми и жизнерадостными, чем те, которых я видел у себя на окраине. Ну и тусовка друзей-студентов конечно. Я понял, как, оказывается, можно жить, а не «выживать».

КЗ: А как наступил второй момент перехода — осознания себя именно «современным художником»? С кем и с чем ты себя соотносил?

АС: На 3–4-м курсах стало понятно, что не очень жизнеспособными выглядят перспективы соотнесения себя с поколением моих преподавателей. Через Вову Логутова, учившегося двумя курсами старше, безусловно, многое транслировалось. Он умеет заражать своей искренней увлеченностью. Вообще, главное, что меня заряжало — энергия тусовки, активные действия, такая «энергетическая яичница», пересилившая, условно говоря, «багет». Ощущение, что каждое мгновение может быть намного интереснее, было гораздо более «убедительнее», чем картины на стенах.

КЗ: Но одно дело — тусовка, другое дело — законченное произведение искусства. У тебя был момент, когда ты понял, что создал нечто ценное? Откуда пришел твой перфекционизм?

АС: Он пришел через мою работу дизайнером. Я много занимался знаками, брендингом. Осваивая коммерческие заказы, я понял, что и в моих работах есть такая тенденция — часто это, те же логотипы, только в пространстве. Такие же символы, знаки, нечто транслирующие. И искусство — это тоже своего рода «заказ», с той лишь разницей, что произведения ты «заказываешь» себе сам.

КЗ: Дизайнера и художника в себе разграничиваешь?

АС: В искусстве, в дизайне, да и вообще в жизни главное — самому прокайфовывать то, что ты делаешь. Работа должна приносить удовлетворение. К тому же дизайн дает массу визуальных кодов, стратегий, которые я использую как художник, и наоборот.

КЗ: Что для тебя живопись?

АС: Я до сих пор испытываю благоговение перед живописью на холсте, но не могу заниматься ей системно. Вообще, я не очень системный автор, в привычном понимании. Пришла идея — сделал. Можно и быстро сделать, и красиво, и мем создать. Между этими «идеями» иногда слишком большое временное расстояние… Но во всех работах всегда есть задача максимально глубоко докопаться до «сути» материала, с которым работаю, эта «суть» и является медиумом, а зачастую она и есть главный герой работы.

КЗ: К политике как относишься?

АС: Политика мне интересна прежде всего в аспекте режиссуры пространства. Правда в политике игроки занимаются режиссурой и коллажированием пространства, как правило, в негативном смысле, через «людоедство». Конечно, здесь очень много сходства с искусством. Там есть свои гении режиссуры — Петр I, например, в свое время, сильно меня впечатлил как образец именно многуровневой, системной личности, и кстати достаточно творческой.

КЗ: Что в искусстве для тебя самое важное? У тебя есть некая сформулированная стратегия действий?

АС: Может быть это и плохо, но для меня жизнь становится все менее отделимой от искусства. В определенном смысле я даже боюсь пасть жертвой этого процесса, все-таки я семейный человек. По крайней мере, на данном этапе для меня важно создать чистый язык, некий «кристалл», сквозь который мир можно показать и заставить зрителя пережить его в максимальной полноте. Хочется поделиться своим ощущением от мира, создать универсальные «кавычки», рамку, через которую зритель увидит мир. Причем важно, чтобы человек обращал внимание не на само мое произведение, а смог взглянуть как бы «сквозь него». Кроме того, для меня большую роль играют разнообразные знаки. Очень часто именно они определяют направление движения моего творчества. Я делаю знаки-высказывания. Вполне может случиться и так, что я могу отказаться от какой-то выбранной стратегии, если увиденный и «прочтенный» мною знак даст понять, что надо подкорректировать то, что я делаю.

КЗ: Почему ты так любишь анонимность, стирание своего авторства?

АС: Просто мне нравится чистота жеста, когда нет авторства, а есть встреча зрителя с сообщением один на один. С «сообщением в самом себе», без излишней субъективности, которую дает авторство. Такую встречу сложно «закавычить» в стенах выставки. А на улице она «честнее». Когда у зрителя нет изначальной установки на то, что некий автор хотел ему нечто сказать, а есть, напротив, ощущение, что он — зритель — сам так же может сделать. В этом смысле мои уличные работы — это своего рода общее достояние, я не хочу сам на них посягать. Пусть будут как бы «общими». Не знаю, можно ли это считать проявлением некой скромности с моей стороны? Как-то мы с Логутовым общались и он сказал что-то вроде того, что художник, который притворяется «скромным», на самом деле еще больше жаждет славы. Думаю, в этом что-то есть. Вроде играю роль Анонимуса, но в итоге все равно все знают, что это я…

КЗ: В этом смысле ты близок, конечно, мем-культуре, которая по своей природе изначально анонимна. Все знают какие-то вирусные видео, но мало кто знает их авторов. Они и не важны.

АС: Когда автор как бы прячется — это высвобождает легкость, энергетическую мощь, в результате которой его произведение начинает существовать, обладать вирусным эффектом. А в авторстве есть изначальная слабость, и оно есть «прививка» от этого вируса.

КЗ: Никто твои работы присвоить не пытался?

АС: А вот это было бы круто! Сам я таких попыток не замечал, но это доказало бы, что тактика «я тоже так могу» реально работает.

Фотографии работ предоставлены Андреем Сяйлевым

Добавить комментарий для 15–21 октября — Aroundart.org Отменить ответ

  • […] Андрей Сяйлев как автор чужд «манифестарным» высказываниям, но с Владимиром Потаповым его роднит серийность мышления и склонность к экспериментам с тем или иным пластическим приемом. Сяйлев — художник фактуры, для него не столь существенны означаемые, но реально прежде всего само тело означающего, его живописная конституция, эстетическое измерение. Он часто использует знаки и надписи, порой сводя к ним все визуальное содержание работы. Надпись «Красная полоса на синем фоне» на одноименной картине тождественна красной полосе и синему фону, между ними нет зазора. Подобно тому как в другой своей ранней серии художник заменял элементы традиционного пейзажа вербальными описаниями этого пейзажа. Но едва ли не главная черта сяйлевских работ — все тот же эффект расслоения поверхности, игра фактурами и почти осязательное отношение, которого художник ожидает от зрителя. […]

  • […] Андрей Сяйлев как автор чужд «манифестарным» высказываниям, но с Владимиром Потаповым его роднит серийность мышления и склонность к экспериментам с тем или иным пластическим приемом. Сяйлев — художник фактуры, для него не столь существенны означаемые, но реально прежде всего само тело означающего, его живописная конституция, эстетическое измерение. Он часто использует знаки и надписи, порой сводя к ним все визуальное содержание работы. Надпись «Красная полоса на синем фоне» на одноименной картине тождественна красной полосе и синему фону, между ними нет зазора. Подобно тому как в другой своей ранней серии художник заменял элементы традиционного пейзажа вербальными описаниями этого пейзажа. Но едва ли не главная черта сяйлевских работ — все тот же эффект расслоения поверхности, игра фактурами и почти осязательное отношение, которого художник ожидает от зрителя. […]

  • […] способность которого показана в видео Андрея Сяйлева, – именно они вместе делают человека существующим. […]

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.