#documenta14

Есть мнение: Documenta 14

1 750        5        FB 0      VK 5

Авторы aroundart.org обсуждают легендарную выставку, которая проходит раз в 5 лет и в этом году развернулась на два города — Кассель и Афины

Daniel García Andújar. The Disasters of War, Metics Akademia, 2017. Экспозиция Документы 14 в EMST, Афины

Daniel García Andújar. The Disasters of War, Metics Akademia, 2017. Экспозиция Документы 14 в EMST, Афины

Участники:

Ольга Данилкина — соорганизатор проекта aroundart.org, автор текстов об искусстве, журналист. Смотрела Документу 14 только в Афинах.

Елена Ищенко — соорганизатор проекта aroundart.org, куратор, журналист. Смотрела Документу 14 в Афинах и Касселе.

Саша Шестакова — постоянный автор aroundart.org, художественный критик. Смотрела Документу 14 только в Афинах.

Сергей Бабкин — автор aroundart.org, сотрудник выставочного отдела Московского музея современного искусства, куратор, автор текстов об искусстве. Смотрел Документу 14 только в Касселе.

Юрий Юркин — постоянный автор aroundart.org, куратор. Смотрел Документу 14 в Афинах и Касселе.

Содержание:

Фото: Mathias Voelzke // documenta14.de

Фото: Mathias Voelzke // documenta14.de

I. Выученный урок

.

Ольга Данилкина: Я бы начала с названия этой Документы — Learning from Athens («Учиться у Афин»). Интересно, что to learn — это не to study. To study предполагает «исследование», фундаментальный охват предмета с максимально возможного количества сторон. To learn — «выучивание», получение навыка или знания, которое конвертируется в него. Можно предположить, что за Learning from Athens стоит прикладная задача. Мне кажется, любая прикладная задача взывает к чёткой сетке ценностей: что работает, а что нет, что полезно, а что вредно, и т. д. Здесь кроется основная проблема этой Документы: выставка берётся за реабилитацию чётких универсальных систем координат (и тут же вспоминается Бадью с его постулатом сингулярной этики) - и, в итоге, в поиске этих самых координат сваливается в популизм, лавируя между «горячей точкой» на карте Европы, которая отвечает за тему, и её противоположностью по шкале благополучности, которая отвечает за бюджет. Отсюда максимальная корректность, безопасность и белокубичность. То есть выводы о том, чему выучились, каждый делает молча. Что вы думаете по поводу этой темы и возможности публичного высказывания о ней?

Сергей Бабкин: To study — это частный случай to learn. Можно что-то учить, но ничему в итоге не научиться. Тема Документы же заявляет: чему-то мы у Афин всё-таки научились, но, вероятно, не только путем кропотливого изучения фактов. Мои дальнейшие слова покажутся общим местом: важен здесь не только разрез греческого долгового кризиса, но и более широкая историческая и культурная перспектива. Условные «мы-европейцы» полагаем античность началом своей цивилизации, но учились «мы» у греков всегда опосредованно, используя некую извращенную методику, которая часто далека от заявленной в эпоху Просвещения рациональности. Коллекция афинского музея оказалась именно что в классицистском Фридерициануме, чья архитектура — банальнейший пример условного подражания античной. Learning эфемерно и неструктурно, это метод, который положен в основу противоречивых успехов-тире-катастроф западной цивилизации. Да и вся касселевская часть выставки будто построена на колебаниях между исследовательским и ассоциативным подходами. Части выставки, связанные с архивом, как-то: архив Анны Лацис в Музее братьев Гримм или работа Марии Айхорн в Новой галерее — в итоге оказываются архивами романтическими. Они запускают разные типы познавательных процессов одновременно и поэтому очень расположены к зрителям, которые приходят на выставку с разными целями.

Продолжая архитектурные коннотации, хочу заметить, что «белокубичность» выставки, о которой говорит Оля (в Касселе ситуация в целом такая же), — это как будто тот же выученный урок (урок античности). В недавней беседе мой друг Дима Хворостов высказал мнение о связи белого куба и, как он выразился, «баухаузовского Орднунга», так что я тут проведу, вероятно, пошлую, но показательную параллель с понятием ордера. Белый куб как раз и является таким вот ордером современной экспозиционной архитектуры, если понимать под последней организацию пространства. Но насколько честно было бы играть в отказ от белого куба в «развитом» мире, притворяться кем-то другим, изображать неискреннее становление? От термина «популизм» я бы ушел в сторону «многоголосья» убийц и жертв, которые в истории и том, как её пишут, постоянно меняются местами. Но есть вероятность, что моё восприятие искажено незнанием контекста афинской части выставки и Афин как города. К сожалению, мне всегда придётся отсылать к тому, что я видел только часть в Касселе.

Елена Ищенко: Подобное обращение к Афинам с их историей от первых философов и первой демократии, на чьих идеях строится вся западная цивилизация, само по себе очень проблематично — претендуя на всеобъемлющую универсальность, оно игнорирует детали. Например, эта историчность исключает недавний опыт Афин и Греции? Он пронизывает весь город, однако на самой Документе ты встречаешь его разве что в кураторских текстах, описывающих локации выставок в духе «на этой площади жили беженцы».

Но нигде не говорится, допустим, о том, что студенты Политехнического института (который является одной из площадок Документы) поселили в пустующих корпусах выгнанных с этой самой площади Виктории беженцев, пользуясь административной неприкосновенностью института (во время военной диктатуры институт стал одним из центров сопротивления, его студенты делали собственное радио, и хунта разогнала их танками — после её свержения институт получил неприкосновенность: военным и полиции нельзя заходить на его территорию), или что он и сейчас является местом для независимых инициатив (в том числе выставок) и сквотов. Там же, кстати, прошла, на мой взгляд, самая интересная выставка — GROSSRAUM C21 —во время, но не в рамках Документы. Когда город так кричит о своём контексте, его игнорирование кажется не столько концепцией, попыткой уйти от конкретного опыта к опыту глобальному и универсальному (стоит сказать, что эта стратегия уже сама по себе консервативна), сколько слепотой.

Юрий Юркин: Мне интересно наблюдать за теми деколониальными манипуляциями, которые пыталась применить кураторская группа в этой Документе. Заемщик и заимодатель объединились, чтобы создать выставочный блокбастер, простирающийся из сердца Европы в ее экономический «отросток», стремясь сделать последний доминирующим. Но в итоге получилась очередная буржуазная забава с колониальным цирком уродов, и ничем иным как «заигрыванием» поставленную проблематику назвать нельзя. Что стоило бы сказать в связи с этой выставкой? Это проект жеста или проект образа. Безусловно Learning from Athens основан на жесте: перенос коллекции Афинского Музея современного искусства в Кассель, ужасающий Парфенон из книг, более насыщенная афинская программа — это жест, который однако символизирует лишь бесхребетность намерений и очередную порцию пустых обещаний Евросоюза недавно присоединившимся к нему государствам. Тема интеграции в поле политической философии, теории цивилизаций, естественно, является ведущей в дискуссионной повестке современной художественной сцены Европы, но Документа откровенно перебарщивает и, судя по всему, не способна на реальный жест. Недовольство греческой культурной элиты этой интервенцией лишь подтверждает мои слова. Что я бы мог предложить взамен, какой жест действительно оказал бы художественное воздействие? Ну, например, вернуть Афинам ту часть украденного наследия древнегреческой цивилизации, что находится сейчас в Германии, или инвестировать в реставрацию памятников мирового значения.

ОД: Кроме того, для меня стало большой трудностью отделить работы на выставке от того, каким образом она подается институционально. Несколько моментов:

1. Только оказавшись в Афинах, я узнала, что параллельно проходит Афинская биеннале — у последней недостаточно ресурсов на PR;

2. На перформансе Регины Хосе Галиндо ассистенты раздавали распечатки с комментарием к работе в основном тем, кто похож на посетителя Документы, а местных чаще игнорировали;

3. Напротив гардероба в консерватории стоял хипстерский грузовичок-кафе с понтами и приличным ценником, а по лестнице в пяти метрах от него — студенческая забегаловка с почти аналогичным выбором и смешной ценой;

4. На каждой второй площадке была убедительная ресёрч-работа про говно, которое Запад вылил на африканских детей, и романтичное видеоэссе о судьбе мигранта.

В итоге от выставки у меня осталось тревожное чувство лязгания машинных винтиков: арт-система так же цинична и холодна, как и любая машинерия, в том, как она игнорирует последствия своего существования и контексты, в которые она вторгается. Я спросила местную студентку, что думаешь про Документу, она ответила: «It’s very violent, I guess» («Это очень жестоко, на мой взгляд»).

Фрагмент проекта Grossraum C21, Политехнический институт, Афины

Фрагмент проекта Grossraum C21, Политехнический институт, Афины

II. Гражданская витальность

.

ЕИ: О, я вспомнила, как одна московская арт-менеджер восхищалась тем, что Адам Шимчик решил показать коллекцию Афинского музея современного искусства во Фридерициануме — мол, просвещение, универсальные ценности, бла-бла-бла. Коллекцию, которую, кстати, также помогла сформировать Документа — и в общем-то не совсем ясно, каким образом музей будет функционировать, когда разговоры о Документе стихнут. Я помню, презрительные плакаты про Документу по всему городу и самодовольное лицо и белоснежную улыбку художника, который решил поработать с локальным сообществом в районе площади Виктории, собрать его в одном чистеньком пространстве, выпустить для него газету, хотя, судя по жизни в этом районе, его жители и так давно друг друга знают, ходят друг к другу на обед в рыбный рестик или в книжный магазин.

ОД: В Афинах я — наверное, и все мы — ощутила физически, что место — это субъект. У него уникальная сбалансированная визуальность: небывалая игра углов и плоскостей в ландшафте при тяге к минималистичной сдержанности. Такая же деликатная аудиальная среда: множество повседневных звуков, которые при этом очень аккуратно растекаются между стенами домов, не переходя границу назойливого шума. Полная децентрализация в устройстве города: множество самобытных районов, непопулярность центра и престижность периферии. Человеческое самоуважение: почти никто не работает после 9, в выходные и подавно в Пасху. Гражданская витальность: от орущих через граффити и трафареты и анархистских сквотов до регулярных, отнюдь не сдержанных демонстраций. Центральный кампус Национального технического университета — место, после нескольких минут в котором у меня возникло ощущение, будто я хожу по музею, причем музею актуальной истории, которая касается и меня ровно настолько, что начинает быстрее биться сердце — наверное, так должен работать любой исторический музей.

Здесь каждый метр требует изучения и способен научить большему, чем самые высокобюджетные выставки. Именно таким прицельным изучением занимаются местные художники из объединения Depression Era, которые своей ясностью и простотой в данном контексте мне очень симпатичны (конечно же, никто из них в Документе не участвовал). Например, проект Traces Паско Воргия, Landscapes Behind Анъелы Сворону и Spleen Георгиса Саламеха. Чем для вас открылись Афины?

Саша Шестакова: У Афин многому можно действительно «научиться», а не только говорить про колониальность самого решения сделать выставку в Афинах на немецкие (?) деньги посреди греческого финансового кризиса или о неудачной структуре выставки, которая, кажется, хотела вместить в себя и поглотить все возможные критические позиции. Например, научиться здоровому отношению к собственному прошлому. Античные руины тут вылезают посреди современного города этакими странными пластами прошлого, но при этом они вплетены в городскую среду, некоторые даже покрыты граффити, на некоторых можно сидеть. Прошлое здесь не то, с чего сдувают пылинки, а скорее часть повседневности. Описанной выше «гражданской витальности», правильной расслабленности и необходимой замедленности, дружелюбию (тут, конечно, необходимо сделать скидку на то, что я была в городе туристом и, возможно, мои впечатления не отражают реального положения дел). Ну или хотя бы внимательному отношению к соседям.

ЕИ: Хотя всё же среди немногих проектов, сделанных специально для Документы, были и те, что удачно работали с контекстом. Я хочу отметить проект Марии Айхорн «Здание как непренадлежащая собственность»: художница нашла заброшенный и выставленный на продажу особняк (кстати, недалеко от площади Виктории) и запустила процесс выведения здания из собственности. Оказалось, что это почти невозможно — в итоге, как я поняла, здание купил комитет Документы, за указанные 140 тысяч евро. В Афинах множественно пустующих, разрушающихся зданий, которые невыгодно содержать, которые не сдаются и не продаются. В районе площади Экзархия подобные здания активно сквотируются — будто они уже никому не принадлежат, хотя де юре у них есть владельцы. С другой стороны, есть отличный западный инвестор — Документа, спонсировавшая среди прочего окончание реконструкции Национального музея современного искусства в Афинах, где и был показан проект Айхорн. Запуская эти бюрократические процессы, Айхорн наглядно показывает соотношение сил и экономическую ситуацию в Европе, которую мы в том числе обсуждаем.

Ещё одна работа — проект Unraveling the NSU Complex! коллектива «Общество друзей Халита», показанный в Новой Новой галерее в Касселе. Это независимое расследование, дотошная визуализация обстоятельств убийства 21-летнего Халита Йозгата, которое произошло в компьютерном клубе, где работал Халит, в Касселе в 2006 году. Оно оказалось девятым в серии убийств, совершённых ультраправой организацией «Национал-социалистическое подполье» (Nationalsozialistischer Untergrund — NSU), члены которой были найдены и осуждены в 2011 году.

Когда материалы расследования стали публичными, оказалось, что во время убийства Халита в интернет-кафе находился бывший сотрудник контрразведки Андреас Темме, который, по его словам, не слышал звук выстрела, не почувствовал запах пороха и не видел тело. «Общество друзей Халита» вместе с художественной лабораторией «Судебная архитектура» под руководством Яэля Вайцмана тщательно визуализируют последние минуты жизни Халита и траекторию пути Темме, подчёркивая, что если последний и не причастен к самому убийству, то как минимум является свидетелем и связан с NSU. Эта визуализация сейчас, насколько я понимаю, используется в суде, хотя причастность Андреаса Темме к NSU так и не удалось доказать и на данный момент он входит в общественный совет Касселя.

Можно сказать, что эти работы конъюнктурны и повторяют клише социально направленного или левого искусства. Но в окружении псевдототемных масок, яркой живописи и скульптуры, бесконечных фотографий и видео, поэтически рассказывающих об Африке или Азии, или романтических идей аполитичной автономии, эти работы формируют всё-таки пространство для разделения общего опыта и подсвечивают контрапункты не столько времени или эпохи, но, в первую очередь, той ситуации, в которой создаётся и проходит Документа.

Я бы ещё хотела сказать о какой-то почти принципиальной аполитичности Документы, которая как раз и находит выражение в тяге к универсалиям — в обращении к природе и опыту романтических автономных сообществ. Ярче всего об этом говорит выставка в Афинской школе изящных искусств, которая посвящена опыту таких сообществ и, в частности, Открытому городу — проекту, начатого студентами и преподавателями архитектурного института Сантьяго незадолго до свержения Сальвадора Альенде. Этот город — уход в чистое искусство и художественные эксперименты, он существует до сих пор и работал даже во времена Пиночета, оставаясь таким пространством автономии — гарантированной аполитичностью. При этом недалеко от Открытого города во времена Пиночета работал концлагерь Риток, куда отправляли в том числе культурных деятелей. И они превратили свою жизнь там в перманентный перформанс, трансформируя тюрьму в своеобразную зону автономии. Опыт Ритока можно рассматривать как своеобразный опыт освобождения в рамках лагеря, тогда как далёкий от локального контекста Открытый город становится с такой точки зрения добровольной ссылкой. Выставка обозначает эскапистский вектор, который в контексте всей Документы выглядит довольно-таки колониально.

ОД: Да, и в результате для меня Афины оказались отдельно, и Документа — отдельно.

ЕИ: Похожее ощущение было и от интернациональной арт-тусовки, которая, кажется, не выходила за рамки установленных маршрутов и фланировала с коктейля на коктейль. Делала ли она это, «учась у Афин»?

Причём в Касселе, по-моему, обратная ситуация. Простой город (кстати, до сих пор являющийся центром производства вооружения в Германии) на 100 дней формируется огромной выставкой современного искусства и становится центром (культурного) туризма, в основном, кстати, внутреннего.

ЮЮ: Выставка в Касселе принесла полное разочарование и отбила всякое желание посещать площадки в Афинах. В здании Афинской консерватории я оказался по чистой случайности — прогуливался по Лицею Аристотеля, который находится по соседству. Мне сложно говорить о теме гражданской витальности на примере греческой столицы. И в том, и в другом городе развеска была совершенно хаотичная и бессистемная, она лишала экспозицию какой-либо осмысленности, все это напоминало гастроли «Музея культуры вещи». Интерьер и расположение консерватории должны были диктовать экспозиционерам порядок распределения предметов по пространству, но, к сожалению, Документа этим не воспользовалась.

Кассель — классический бюргерский город в самом центре страны. И за пятьдесят лет он стал a priori местом проведения Документы и ассоциируется в первую очередь с ней. Мне, как и Лене, бросился в глаза проект Unraveling the NSU Complex! «Общества друзей Халита», который на должном уровне продемонстрировал болевую точку города. Поразила постоянная экспозиция музея погребальной культуры, расположенного на периферии Документы, с несколькими архивами и видеоперформансом Prinz Gholam на кассельском кладбище.

Перформанс Регины Хосе Галиндо, Афины

Перформанс Регины Хосе Галиндо, Афины

III. событие vs Событие

.

ОД: Однако если все же подумать, что место и ситуация оказываются важнее того повода, ради которого мы в них оказались, то к каким выводам наталкивает эта Документа? У меня их три.

Во-первых, выставка поставила под вопрос возможность говорить об острых социально-политических темах в поле институционального искусства. На мой взгляд, сделать это и не стать паразитом — более невозможно.

Во-вторых, она выявила то, что сайт-специфичность способна уничтожить любое искусство и сделать из него ничто, в особенности, большую международную выставку. Искусство проиграло жизни: оно оказалось теорией вождения вилами по воде, в то время как активное действие показало свою мощь. В этом отношении шанс для больших кураторских проектов — вшитость в локальный контекст, и здесь хочу вспомнить Стамбульскую биеннале Каролин Христоф-Бакарджиев как противоположный пример идеального проекта.

Во-третьих, для себя я вижу очевидную потребность пересмотреть отношение к системе искусства и перестать ждать от нее чего-то отличного от любой другой системы как таковой. Самоценность и самоцель искусства уходят на второй план, как в любой культурной индустрии, вперед выдвигая системную успешность и эффективность — траффик, публикации, культурный капитал. И здесь два выхода: первый — принять её такой, какая она есть, в том числе факт, что искренняя практика искусства должна быть личной практикой, растворенной в реальности, а не слипающейся с «автономной» и прежде всего экономической системой искусства; второй — вовсе из нее выйти.

СШ: Я бы чуть переформулировала некоторые моменты, о которых ты говоришь. Для меня на первый план вышел скорее вопрос про существование политического искусства в институциональном поле. Может ли искусство вновь стать критичным, историческим и политическим и в какой плоскости располагается это все? И да, согласна с Олей, точно не в плоскости крупных институций. Кроме того, может ли альтернативное (или, как выражается Илья Долгов, «мягкое», или еще какое-то) знание помочь искусству вновь обрести критичность? И, наконец, может ли искусство развиваться в полном отрыве от собственной системы, исключительно как личная практика?

ЕИ: Я абсолютно согласна с Олей в первых выводах. Ты приводишь в пример положительного опыта вшитости в локальный контекст Стамбульскую биеннале Каролин Христов-Бакарджиев (жаль, что никто из нас не видел её же прошлой Документы), я могу вспомнить ещё киевскую биеннале «Киевская школа».

Мне очень нравится, как Паоло Вирно проводит грань между общим и универсальным. Когда Документа конструирует, пусть и размывая границу, жертв и палачей, когда на её выставках показывают фотографии с голодными детьми (достаточно радикальные для благородной публики Касселя), когда возникает возможность такого грандиозного обобщения, что «Учась у Афин» отсылает к Периклу и Аристотелю (от которых протягивают вектор к Гитлеру), становится невозможным какой-либо общий опыт. Универсальные ценности слишком абстрактны, они исключают коллективность, конституируя лишь над-идеи, являющиеся основной консервативности и ёбаной морали.

Ситуация большого события сейчас абсурдна: из-за своей вшитости в систему оно не может развернуть вектор в сторону от центра, в сторону конструирования общего опыта, а не абстрактных универсальных ценностей, лишь поддерживающих и утверждающих существующий порядок вещей. Если же есть попытка такого взгляда и работы с локальным, то подобное событие становится конъюнктурным — кого ещё не тошнит от фраз «взаимодействие с мигрантами» и «работа с локальными сообществами» в релизах многомиллионых событий? Сторона силы не просто не может говорить от имени слабого, о чём говорил Серёжа, но не может говорить со слабым. И я не представляю ситуацию, в которой большое событие вдруг разорвёт этот круг собственного существования. Тут можно вспомнить разве что Берлинскую биеннале Артура Жмиевски, который, следуя своему методу удвоения и маркирования уже маркированного, повторил эту расстановку сил, чем вызвал споры и упрёки. Если продолжить обращение к Бадью — такие события не могут стать Событием, продолжая воспроизводить и поддерживать заведённый порядок вещей И найти ответ на вопрос, зачем вообще эти события нужны мне лично, чем они мне лично могут быть интересны, я, если честно, сейчас не могу.

ОД: Кстати, хорошей иллюстрацией этого положения и хорошей работой стал перформанс в Афинской консерватории — Social Dissonance Маттина. Своего рода аналог этой конфликтности человеческого и функционального, в основе которого — попытка выяснить, кто же такой коллективный субъект. Перформанс длится столько, сколько идет Документа, и представляет собой попытки разыграть партитуру каждый вечер с новыми участниками. Суть партитуры — в том, как уныл индивидуальный субъект в сравнении с коллективным, но коллективность — это управление. Действие записывается и выкладывается в интернет каждый вечер — это очень интересный эксперимент. Когда я там оказалась, то во-первых, с трудом отличала зрителей от перформеров, эдакая ситуация социальных экспериментов 70-х, причем перформеры каждый раз, будто роботы, пресекали, с одной стороны, возможность личной коммуникации участников, с другой, центрированность коллектива на любого временного лидера. Получилось странное воспроизведение социальных систем, в которых функция первее человека, правило первее частного случая, но при этом в правило возводится взаимодействие и коллективность. В результате — формальное вопрошание диалога без его фактического желания и возможности.

ЮЮ: По итогам выставки издается потрясающе спроектированный каталог, из которого можно вычленить пусть и редуцированные, но поражающие нарративы, которые комплексно воспринимать невозможно. Но, естественно, каталог без события невозможен — и приходится тратить миллионы на проведение этого гигантского смотра и глобальной тусовки. В ходе посещения всего этого вырабатывается необходимый любому культуртрегеру и художнику иммунитет от любых фальсификаций на тему искусства. Это тот кусок дерьма, в который нужно наступить, чтобы потом сильнее углубиться в осмысление постоянно происходящих изменений в сфере искусства и убедиться в том, что ты стремишься к правильным вещам. У Афин учишься грамотнее лавировать между радикальной автономностью искусства и необходимостью институализации.

Смотрите также по теме:

  • 1:

    Все мужчины пол поменяли?Сергей Бабкин — автор …Смотрела Документу 14 только в Касселе.

  • Д:

    очень скучно (

  • Д:

    Однако если все же подумать, что место и ситуация оказываются важнее того повода, ради которого мы в них оказались, то к каким выводам наталкивает эта Документа? У меня их три. сама спросила сама ответила вот и поговорили

  • N/A:

    Learning From Athens — это очевидная отсылка к книге Learning From Las Vegas. Странно, что вместо того, чтобы вспомнить известную теоретическую работу по архитектуре, предложившую новый взгляд на современность, авторы материалы упражняются в трудностях перевода.

  • […] долго, много и упорно твердили все вокруг, во многом разочаровала авторов aroundart, то, кажется, что эта условная реконструкция […]

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.