#Деготь Екатерина

Может быть, дело во Владимире Путине

1 298        1        FB 0      VK 5

.

В прошлом году Екатерина Дёготь стала главным куратором фестиваля «Штирийская осень», который проходит в австрийском Граце с 1968 года. Екатерина Муромцева — авторка aroundart.org, а также художница и участница первого выпуска «Штирийской осени» под кураторсвтом Дёготь — поговорила с ней о видении одного из старейших европейских фестивалей, роли Владимира Путина в её карьере и необходимости политических высказываний.

.

Текст Елены Ищенко о фестивале читайте по ссылке.

.

06.11.18    ТЕКСТ: 
Екатерина Дёготь. Фото: Christian Benesch

Екатерина Дёготь. Фото: Christian Benesch

Екатерина Муромцева: Расскажите о своей стратегии работы над фестивалем «Штирийская осень». Как она соотносится с его многолетней историей?

Екатерина Дёготь: Фестиваль имеет довольно необычную историю во многих отношениях. Одна из задач — создание интердисциплинарного фестиваля, в котором представлены разные виды искусства, или, скорее, работы, в которых эти виды искусства пересекаются, между ними формируется дискуссионное поле. Фестиваль существует уже пятьдесят лет, и при каждом новом директоре у него менялся фокус в сторону какого-то из видов искусств. Был период, когда многое было подчинено музыке, последние двенадцать лет доминировал театр и перформативные формы, а в девяностые активными были визуальное искусство и новые медиа. Я поворачивала эту машину фестиваля — при том, что он продолжает оставаться мультидисциплинарным — в сторону визуального искусства. Что конкретно это значит — другой вопрос. Возможности делать разнообразные выставки здесь нет по-прежнему, но весь подход меняется, его можно назвать «биеннальным». С моей стороны, это работа над форматом биеннале и его изменением.

ЕМ: А если говорить не о формате, а о содержании? Судя по отзывам, фестиваль встряхнул общество, особенно его политическая составляющая и разговор о нацистском прошлом Австрии, которое здесь до сих пор не проработано. И на открытии фестиваля вы сами словно стали политиком, обращаясь в своей речи к простым гражданам на вокзальной площади.

ЕД: Политик в Европе, где мы имеем дело со сложившейся вменяемой структурой политических партий, — это тот, кто работает в поле политических партий. Я не работаю в этом поле, но я являюсь публичным человеком, что я, безусловно, понимаю. Еще до начала фестиваля, я заняла восемьдесят первое место в числе самых популярных жителей Граца. Руководя фестивалем, который находится в небольшом городе, я не вижу никакого интереса делать событие, предназначенное только для художников и их пятнадцати знакомых. Другое дело, как это сделать, не теряя интеллектуального и одновременно политического уровня? Я считаю, что единственная нестыдная возможность для меня завоевывать внимание публики — это говорить о политических проблемах. Хотя можно ориентироваться на большую, традиционалистски ориентированную буржуазную публику и заниматься популизмом вроде развлекательных дел, классической музыки или традиционного абстрактного искусства. Но меня это совсем это не интересует.

ЕМ: Почему вам было важно на открытии фестиваля держать речь на площади?

ЕД: Это первое, что мне было ясно, когда я приехала на открытие фестиваля год назад. Оно всегда было на одном и том же месте, только по приглашениям, тысяча человек из Граца и Вены, в основном политики и вип-персоны, каждый год одни и те же. Для них всегда устраивали закрытый перформанс. Я сразу поняла: это первое, что нужно исправить. И речь в публичном месте отчасти была реакцией на эту ситуацию. Это не значит, что мы всегда будем проводить открытие в публичном месте, но мне хотелось сделать что-то для большего количества народа не по билетам. И если это делается в общественном пространстве, то мне кажется совершенно логичным обратиться к прохожим. Это не значит, что прохожие меня слышат, но в каком-то символическом плане мне это было важно.

Екатерина Дёготь на открытии фестиваля "Штирийская осень", 2018 // Фото: Steirischer Herbst

Екатерина Дёготь на открытии фестиваля «Штирийская осень», 2018 // Фото: Steirischer Herbst

ЕМ: Может быть, вы в целом опишите сценарий фестиваля, как вы его видели?

ЕД: Нужно было расставить акценты. По поводу открытия: мне хотелось сделать спектакль из трёх актов. Первый — в общественном пространстве, и мне сразу было ясно, что это площадь перед вокзалом. Грац очень чётко разделен на две части: историческая как бы для «белых» людей, а другая — с вокзалом, индустриальными постройками, больницами и так далее — для остальных. Bread and Puppet Theatre тоже возник очень быстро — я искала какой-то народный цирк, но с политическим оттенком. Далее мне было ясно, что должны быть «Лайбах». Работа «Звуки музыки» ключевая для фестиваля с точки зрения содержания, к тому же «Лайбах» — символическая группа из Восточной Европы. Мне было важно маркировать, что мы обращаемся к Восточной Европе, потому что предыдущий директор фестиваля совсем этим не занимался. Для меня важно, что Грац находится не просто на границе Восточной Европы, а исторически является ее частью.

Потом у меня возникло видение фигур, спускающихся по исторической лестнице — и Роман Осьминкин отреагировал на него перформансом, в котором он обратился к пьесе Пригова. Его идея точно легла на всю тематику проекта. Нам также хотелось поработать с домом коммунистической партии — Фольксхаусом. Тут у меня было своё видение, но потому пришли художники (Игорь и Иван Бухаровы) и у них получилось что-то совершенно другое, и я этому рада. Сразу было ясно, в что пространстве монастыря Минориттен будет кластер работ, и я думала, какие из них могут соединиться друг с другом. Довольно быстро между твоей работой и графикой Вики Ломаско возникла работа Мартина Бера и Мартина Остерайдера про коммунальные районы Граца. Одновременно подстраивались и другие работы, так или иначе имеющие отношение к монастырю. Также у меня также была фиксация на отеле «Даниэль», который является очень странным объектом в городе — построен в 1955 году, выглядит как типичный курортный отель на пляже с веселенькими балкончиками и шезлонгами. При этом пляжа никакого нет, и отель находится прямо над вокзалом, из его окон открывается вид на железнодорожные пути. В голове архитектора, который это строил (до этого он был довольно известным нацистским архитектором), была мечта о чем-то другом: сесть на поезд и уехать на море. И в 1955 году жизнь здесь только начиналась — всего 10 лет прошло после войны и оккупации. В этом здании уже есть сильный взгляд во что-то другое, фикция, которая сама по себе является художественной. И я предложила сделать аудиоработу художнику Тони Чакару. В ней возник очень интересный саунд-эффект — звук инсталляции соединился с реальными звуками на этой крыше, и он очень круто накладывается на индустриальный пейазж вокруг.

Вообще я довольна практически всеми работами. Я хотела поставить скульптуру на конструктивистское здание, связанное с коммунистической партией, — и предложила эту идею группировке ЗИП. И их предложение очень точно попало в тему, мы были в восторге! С работой были технические проблемы — долго было неясно, сможем ли мы её установить или нет, всё-таки Австрия — очень бюрократическая страна, требущая множество разрешнений. Над этой скульптурой работала масса людей, которая всё просчитывала, и в итоге всё получилось.

Bread & Puppet Theater. The Underneath the Above Parade #1. 2018 // Фото: Jasper Kettner

Bread & Puppet Theater. The Underneath the Above Parade #1. 2018 // Фото: Jasper Kettner

ЕМ: Можете выделить работы, которые, на ваш взгляд, получились самыми удачными?

ЕД: То, что я перечислила, мне кажется важным, но вообще мне всё нравится. Инсталляция Иры Кориной, я считаю, блестящая, и это самая большая её работа. Я рада, что мы могли ей предоставить такое большое помещение, хотя, к сожалению, ненадолго. Получилась почти эфемерная инсталляция. Вообще нам удалось даже больше, чем я ожидала, я была готова, что какие-то работы нам просто не разрешат сделать — скульптуру ЗИП или контейнер Ёсинори Нива.

ЕМ: Все разговаривают про этот контейнер.

ЕД: Это центральная работа фестиваля. Я не рассчитывала, что она вызовет такой резонанс, но я недооценила степень неразработанности этой проблематики.

ЕМ: Нацистского прошлого в Австрии?

ЕД: Да. Нива делал подобные работы и в других странах. В России была работа про Октябрьскую революции — и она не вызвала никакого резонанса, хотя, может быть, если бы в центре исследования был сталинизм, то всё было бы по-другому. У западных кураторов, например, у Каспара Кёнига, бывают фантазии, что нужно делать работы про Октябрьскую революцию — но она никого не интересует. С другой стороны, оказывается, что история участия Австрии в нацистском прошлом — это по-прежнему очень больной вопрос. Люди осыпают нас проклятиями на Фейсбуке. Я читала очень интересные отчеты наших смотрителей. Мы были обязаны посадить рядом с контейнером человека, который следит, чтобы в него не бросали бомбы, и дает разъяснения. Мы попросили этих смотрителей записывать, что там вообще происходит. Оказалось, что работу смотрит огромное количество людей — больше 700 человек в день. Кто-то возмущается, кто-то говорит «хорошо», кто-то приносит вещи…

Пока что самая знаменитая история была про портрет: одна женщина привезла портрет Гитлера, причём она везла его в трамвае незавёрнутым, как перформанс. Какие-то вещи нам прислали по почте. Одна смотрительница записала такую сцену: подходит австрийка с маленьким ребенком, ребенок спрашивает: «Что это такое»? Она отвечает: «А ничего, пойдем!». Подходит голландец, тоже с ребенком, и девочка получает немедленное разъяснение про нацистов. Причем, очевидно, она уже знает, кто это такие. То есть наши смотрители обратили внимание на такое различие в стилях воспитания. Художника Ёсинори Ниву я знала и спросила, что он хотел бы сделать, довольно быстро возникла идея контейнера, и стало ясно, что мы должны установить его на видном месте, желательно в поле зрения политиков. То есть — на главной площади, где каждый день проходит почти каждый житель Граца. Это стоило нам очень большого труда и разных политических интриг. Я не надеялась, что это получится, но получилось.

Ёсинори Нива. Withdrawing Adolf Hitler from a Private Space. 2018 // Фото: Clara Wildberger

Ёсинори Нива. Withdrawing Adolf Hitler from a Private Space. 2018 // Фото: Clara Wildberger

ЕМ: Какая-то реакция со стороны политиков была?

ЕД: Они поддерживают нас. В Граце правит коалиция правой партии с ультраправой партией, которая является наследницей нацистских партий. Я имею дело непосредственно с политиками консервативного крыла. Есть, конечно, и политики социал-демократического крыла, н они очень слабы в Австрии. Но в Граце — в отличие от всей остальной Австрии — двадцать процентов голосов на выборах имеет коммунистическая партия. Она здесь очень сильная, потому что посвящает себя решению практических вопросов. У нее лозунг вроде: «Никакой болтовни, приходите, мы поможем!». И они действительно помогают в том, что касается жилья и так далее… Например, когда мы общались с главой этой партии в Граце, первое, что она сказала: «Чем я могу вам помочь?». И она действительно во многом помогла. Но интересно, что этот фестиваль в 1968 году инициировали именно консервативные политики — ни социал-демократы, ни коммунисты, ни левые радикалы.

ЕМ: Зачем им это было нужно?

ЕД: Я читала речь известного тогда политика Ханса Корена, и он говорил, что хотел победить нацистов, которые в 1968 году в Австрии еще спокойненько преподавали в университетах и оказывали сильнейшее влияние на молодое поколение. Они сидели абсолютно везде и никуда не делись — здесь же не было денацификации в такой форме, в какой она была в Германии. В этом состояла миссия фестиваля, и я продолжу ставить этот вопрос на протяжении всех пяти лет: каким образом эта констелляция возможна? Грац — такой консервативный старинный городок, здесь очень мало модернизма, сплошное барокко. И политики правого толка хотят выкурить фашистов при помощи авангардного искусства. Мне кажется, Ханс Корен в 1968 году хотел вернуть сюда дегенеративное искусство. В принципе, эта констелляция немного напоминает «Документу» в Касселе. Круг вопросов, который меня интересует: как можно современному художнику работать с консерватизмом? Не бороться с ним, а, наоборот, как можно его включить в свои работы? Как можно работать со старым искусством? Или с простыми людьми, как, например, делаешь ты или Вика Ломаско.

ЕМ: Получается, что этот контейнер Ёсинори Нивы и включил людей, задел их?

ЕД: Да, это их задело, но хотелось бы сильнее, чтобы они все про это начали говорить. Но мне понравилось, что один из отзывов на Фейсбуке был: «Ну, это Штирийская осень, типичнейшая глупость!».

Лайбах. Звуки музыки. 2018

Лайбах. Звуки музыки. 2018

ЕМ: Насколько художники в Австрии чувствуют этот консервативный правый поворот? Они становятся более политизированными? Это вообще на них влияет?

ЕД: Они чувствуют этот поворот, но в Австрии, в отличие от России, у художников есть возможность свои политические взгляды высказать как гражданам. Они могут голосовать, они могут написать письмо в газету, они могут выйти на демонстрацию — что они и делают. Это не значит, что сложившийся художник, вдруг всё бросает и начинает писать лозунги — как это происходило в Москве в 2014 году. Но еще есть театр и перформанс, которые изначально себя понимает как более публичные жанры, по определению присутствующие в публичном пространстве. Поэтому театр сильно политизируется. Даже мейнстримный театр меняется, начинает отпускать смелые политические шуточки, что мне очень напомнило советские времена.

Я была здесь на открытии одного кинофестиваля, где ведущий делал очень смелые политические намёки, и весь зал просто взрывался овациями — как будто это единственная возможность проговорить это вслух. Я знакома с одним местным издателем, он историк и издаёт книги, в которых в деталях описана история нацизма в Граце и Австрии, Сопротивления, всех монументов. И как будто этого ничего нет… Последнюю речь, намного более политически конкретную, чем моя на площади, я слышала от писательницы Ольги Флор. Глава местной культурной администрации тоже там был, и тоже аплодировал. Она ему говорит: «Вы все фашисты», а он аплодирует.

ЕМ: У австрийцев есть какое-то чувство вины за фашистское прошлое, как у немцев, например?

ЕД: У них есть сложные чувства, как это выявил проект Ёсинори Нива. Они включают в себя такой элемент: а почему все эти люди говорят нам, что мы должны чувствовать себя виноватыми? Почему они учат нас как жить? Это делает местный контекст очень интересным. В Германии такого нет, и это легко объяснить: моих немецких друзей, которые учились в школе в Германии, начиная с десятилетнего возраста, каждый год возили в концлагеря и всё это показывали. А здесь вообще начинают проходить историю только в десятом классе.

Группировка ЗИП. Аврора. 2018 // Фото: Liz Eve

Группировка ЗИП. Аврора. 2018 // Фото: Liz Eve

ЕМ: Почему вы включили в проект так много русских художников?

ЕД: Вообще, их столько же, сколько австрийских. И это связано с тем, что я работаю с художниками, которых хорошо знаю.

ЕМ: То есть вы приглашали только тех, кого знаете? Незнакомых не рассматривали?

ЕД: Нет, такое невозможно. Если мои коллеги кого-то предлагали, то я встречалась с этим человеком сама и уже потом принимала решение. Я не знаю, как будет дальше, но пока я считаю, что это абсолютно необходимо. Но российские художники также были важны из-за близости темы. Культурные войны и расколотое общество — это всё наши темы.

ЕМ: А почему вас сделали директором, как вы считаете?

ЕД: Может быть, дело во Владимире Путине. Я поняла, что его здесь очень любят, может и на меня отчасти распространилась часть его благодати? Я не знаю. Во всяком случае, мне кажется, что я популярна здесь во многом потому, что я русская. В Австрии есть такой интерес, меня даже пригласили на публичную беседу про любовь австрийцев к русским. Я должна буду это объяснить, но откуда я знаю? Насколько я могу судить, от меня ждали именно острых политических тем — и это соответствует «Штирийской осени», у которой имидж провокации и скандала, хотя на деле это не соответствует реальности, можно вспомить только два случая. Первый — работа Ханса Хааке, которую сожгли, и перформанс Кристофа Шлингензифа. Я хотела активировать этот имидж фестиваля как провокации.

ЕМ: Вы думаете их ожидания оправдались?

ЕД: По поводу провокационности — безусловно. У нас очень хорошая международная пресса, впервые в истории фестиваля про нас написал The New York Times. Но местная пресса ничего не хочет замечать и спрашивает: «Почему вы не сделали рекламные флаги фестиваля в городе?». А мы не сделали флаги, потому что они стоят сорок тысяч евро, и я считаю, что это абсолютно бессмысленная трата денег. На эти деньги можно сделать два полноценных проекта, как минимум, а то и три. Но это одна из тех вещей, по поводу которых у меня, видимо, будут конфликты с местными.

Роман Осьминкин. Путч (Посвящение Д. А. Пригову). 2018 // Фото: Jasper Kettner

Роман Осьминкин. Путч (Посвящение Д. А. Пригову). 2018 // Фото: Jasper Kettner

ЕМ: Контекст работы в Германии и в Австрии сильно отличается?

ЕД: Здесь есть свои законы, они связаны с особенностями местной бюрократии и наследия социал-демократии. Например, есть специальный закон, защищающий права актеров, из-за которого сложно выстраивать все театральные постановки.

ЕМ: Команду фестиваля вы полностью сами собирали?

ЕД: Не полностью. Люди, которые занимались финансами, как были, так и остались. Частично остались те, кто отвечал за продакшн и связи с общественностью, но многих, включая всех кураторов, привела я.

ЕМ: Хотелось бы еще поговорить о контексте работы в Европе и в России.

ЕД: Это совершенно разные вещи, ничего общего. При этом нужно сказать, что в России я всегда работала как свободный куратор и никогда как куратор внутри институции. Только как преподаватель в Школе Родченко. Но опыт свободного куратора в России состоит в том, что ты ничего не можешь контролировать. От тебя ждут список художников, а дальше — бюджет, будет ли это вообще реализовано, как это будет реализовано — ничего не известно. Можно попытаться обговорить свой гонорар в самом начале, но поскольку бюджет неизвестен, то ты не можешь представить, сколько в итоге получиться потратить на ту или иную часть проекта. Ты полностью зависишь от людей: ты выражаешь им свои пожелания, но они могут их и не реализовать. Иногда бюджет приходит в день открытия, и ты понимаешь, что денег на то, что уже сделано, на самом деле нет. Я сама несколько раз вынимала из своего кармана несколько тысяч евро, чтобы покрыть такие вещи. В Австрии я реально руковожу этой институцией, и при помощи своих сотрудников я могу контролировать бюджет и решать, на что я хочу потратить деньги. Позиция независимого куратора в России представляет собой положение такого эксперта, который нужен для престижа, его надо где-то продемонстрировать, выпустить пообедать со спонсорами, но не более того.

ЕМ: У ваших сотрудников здесь есть право голоса?

ЕД: В организации работы или в художественной программе?

ЕМ: И в том, и в другом.

ЕД: В организации работы — естественно, есть некоторые вещи, в которых я вообще не компетентна и которыми я не занимаюсь. Я не занимаюсь спонсорами, я довольно мало занимаюсь сферой коммуникации, они сами решают, с какими журналистами общаться. Что касается художественной программы, то, естественно, тоже. Кураторы могут делать свои предложения, и мы их обсуждаем, но финальное решение принимаю я. Примерно по такой же модели делается «Документа»: у Адама Шимчика есть разные кураторы, которые приносят проекты, но финальное решение остаётся за ним. Я горячо выступаю за эту модель, она обеспечивает ясность проекта. Кроме того, я хочу делать именно единый проект, поэтому чётко разделяю курированную программу и параллельную программу, которую делают институции в городе. Предыдущий директор специально смазывала эту модель, объявляя общую тему, на которую другие институции делали проект. По-моему, это смазывало кураторскую модель, чего я не хотела. Я считаю, что должен быть один человек или люди, отвечающие за принятие решений. В Граце есть одна институция, которая строится на демократии, и в ней шестьдесят человек. В результате, каждое решение должно быть единогласно принято шестьюдесятью людьми, которые находятся даже не в Граце. Иметь дело с такой институцией невозможно, это бюрократия. Я с самого начала сказала сотрудникам, что они могут приходить и разговаривать со мной, но не все этим пользуются. Образовательный отдел — да. Они приходят со своими идеями, которые казались мне безумными, но теперь я вижу, что они имели успех и что они, на самом деле, лучше знают, как работать с местной публикой. Но отдельные кураторские программы я бы не стала делать — тут я стою за связанность.

Виктория Ломаско. Другие русские. 2017 // Фото: Liz Eve

Виктория Ломаско. Другие русские. 2017 // Фото: Liz Eve

ЕМ: Есть ли у вас кураторская мечта, может быть, какой-то проект абсолютно без ограничений?

ЕД: Здесь на фестивале ограничений не так и много, разве что финансовые. Я думала, что хочу сделать биеннале в городе побольше, но тогда пришлось бы иметь дело с пятнадцатью кураторами, каждый из которых занимался бы своей частью, и я поняла, что меня это не привлекает. Я не понимаю, как можно сделать такую огромную выставку как Венецианская биеннале, кроме как пойти по накатанной дороге, и просто собрать свои последние десять выставок. Поэтому Венецианская биеннале не кажется мне интересной. На «Документе» хотя бы есть время. Так что пока я думаю, что получила работу мечты. Что будет дальше, я не знаю. Наверно, хочется делать что-то более масштабное, публике это, наверно, было бы интереснее. Но с другой стороны, эти тридцать проектов нынешнего фестиваля — это в самый раз для меня, для нашей команды и для наших финансовых возможностей.

ЕМ: А в России вам не хотелось бы что-то подобное сделать?

ЕД: Сейчас — нет. Сейчас я вообще не хочу иметь к России никакого отношения, по возможности.

ЕМ: Из-за политических причин?

ЕД: Да. Я рада, что я больше не получаю зарплату в России и не чувствую себя как-то ответственной за то, что происходит. Посмотрим, как будет развиваться дело. Создание художественных выставок в России точно не изменит ситуацию к лучшему. Возможно, какие-то другие формы культурной деятельности, более активистские, к примеру, которые здесь довольно бессмысленны. В России они могут иметь смысл, но за них могут посадить. Тут уже сложно говорить.

Екатерина Муромцева. В этой стране. 2017 // Фото: Liz Eve

Екатерина Муромцева. В этой стране. 2017 // Фото: Liz Eve

Добавить комментарий

  • Aaa:

    Не хватает пояснений о сутИ упомянУтых работ. Что за контейнер, что за перформанс шлингензифа?

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.