#Кураторы

Что выбрать: пострейв или оргию?

1 734        3        FB 0      VK 2

В чём разница между оргией и групповым сексом, возможно или невозможно создать «новое» и в чём особенность самарской художественной сцены, — Юрий Юркин пообщался с Ильёй Саморуковым, сокуратором выставки «Оргия вещей», которая прошла в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина.

12.10.17    ТЕКСТ: 
Илья Саморуков. 2016 // Фото: Пётр Гридин, галерея "Виктория"

Илья Саморуков. 2016 // Фото: Пётр Гридин, галерея "Виктория"

Юрий Юркин: Идея выставки появилась у Володи Логутова?

Илья Саморуков: Да, как часть параллельной программы Московской международной биеннале современного искусства. Володя пригласил меня быть сокуратором. К тому моменту он отобрал художников, исходя из собственных эстетических критериев, предложив мне придумать название и написать текст. Я тогда интересовался объектно-ориентированной философией, разговорами о вещах. Ещё меня интересовал феномен и слово «оргия». Отсюда появилось название — «Оргия вещей». Оно может показаться «опасным», но это даже хорошо. Это словосочетание еще никто не использовал — это такая «политика хэштега», создание мема. Возможно, зрители забудут произведения, но название останется в памяти и будет закреплено за выставкой, она продолжит существовать в этом словосочетании.

Это в первую очередь выставка современного искусства без каких-либо оправданий и комментариев. Это прежде всего хорошее искусство, — на этом настаивает Владимир. Если попытаться имплицитно выявить критерии отбора работ, то какое послание несёт выставка? Хотелось сделать что-то новое, манифестировать новую экспозиционную стратегию. Новую, по крайней мере, для нас. Например, в прошлом году была популярна тема архива; чтобы создать новое, нужно изучить, пересобрать и заархивировать прошлое. После архивации наступает момент, когда нужно «разрушать». Выставка передает состояние некоторого «охуевания» от обилия образов, лент соцсетей, инстаграма, винегрета, в котором мы все вертимся.

В качестве лёгкого ключа я использовал, прошу прощения, цитату из Бодрийара о мире после оргии, о бредовом состоянии вещей: «Оргия — это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере». Дадаисткая логика, которую мы вновь наблюдаем спустя 100 лет. Осмоловский, например, как-то писал в фейсбуке, что наступает эпоха неодадаизма. Вся жизнь художников — это бесконечный беспорядок: раскинутые вещи, недопитые бутылки, бычки. Мама мне говорит: «Наверно, ты на беспорядок в своей комнате ориентируешься?». Из этого возникают работы, которые мы видим на выставке. Это эстетика, в которой мы все жили.

ЮЮ: В хаосе вещей?

ИС: Ну да! Например, желание упразднить прошлое, упразднив всё сотворённое, — разве это не желание упразднить и всё упразднённое? Об этом работа Игоря Шуклина, которая стала символом выставки. Конечно, всё это мы уже видели, но, скорее, в нашей повседневной жизни. Граница между повседневностью и искусством стала зыбкой — в «Оргии вещей» это становится основным принципом и радикально нами подчёркивается. Выставка не решает философских и концептуальных задач, она вываливает этот хаос, выявляя диалектику «оргия — хаос», «оргия — аскеза».

Раньше я думал, что предельная форма искусства — это рейв, как практика предельной интенсивности. Потом вместо идеи рейва пришла идея оргии — как максимальной степени интенсивности взаимодействия между объектами, людьми, вещами, цифровыми телами. Например, пабликами в «Вконтакте» — как в работе Александра Верёвкина, у которого их около 60-ти. На выставке показан самый популярный — «Техническая иллюстрация».

ЮЮ: То есть речь идёт о метавыставке, транслирующий определённую стратегию показа объектов вместе?

ИС: Ну да.

Found_11573951_7600894

Игорь Шуклин. Положение вещей (фрагмент). 2017 // Фото: Евгения Зубченко

Found_10466879_7021812

Общий вид экспозиции. На заднем плане работа Андрея Сяйлева, на переднем — Игоря Шуклина // Фото: Евгения Зубченко

ЮЮ: Вы говорите, что в этих художественных практиках есть что-то новое. Но можно вспомнить сотню художников, работающих в похожей стилистике, — Болтански, Хиршхорн и так далее. Нечто похожее, по-моему, было и на выставке «Немузей. Лаборатория эстетических подозрений», которую курировал Логутов в рамках параллельной программы Манифесты.

ИС: Пожалуй, я бы ради этого отменил адекватность категории нового. Новое — маркетинговая вещь. Даже если это было в западных художественных практиках, то не значит, что у нас нет своей истории искусства. Одно дело когда мы учимся и в итоге становимся русскими «дюшанами», «бойсами», «болтански» и «хишхорнами», другое — когда мы внутри нашей системы искусства дозреваем до этой эстетики. Потому что эта эстетика единственно возможная сегодня.

Тренды и состояния меняются очень быстро. Можно говорить об истории искусства, но я хочу делать то, что мне кажется важным независимо от истории искусства. Сейчас мне интересны вещи и я везде вижу внимание к вещам, которое проявляет себя через соцсети, эстетику инстаграма. Мои подписчики выкладывают фотографии забавных вещей — находок. На выставке «Немузей» были фотографии работ неизвестного художника — женщины, которая еженедельно на пеньке на Ленинградской улице в Самаре составляет предметы в простейшие композиции: графинчик, журнальчик, ложечка, сахарница. Потом — два яблочка, ручка, какая-то статуэтка. Она не художник, она не знает, кто такой Дюшан, не знает, что такое объектно-ориентированная философия. Эта работа в силу своей органичности является образцовой, и в то же время это мистификация, деятельность городского сумасшедшего, который остаётся верен этой эстетике на протяжении лет пяти. Когда заходит речь о самарском искусстве, я в первую очередь рассказываю об этом «художнике». История о нём, кстати, включена в книгу Константина Зацепина «Пространства взгляда» (которая вообще-то посвящена живописи).

Неизвестный художник. Лето 2013 // Фото: Андрей Сяйлев

Неизвестный художник. Лето 2013 // Фото: Андрей Сяйлев

Неизвестный художник. Осень 2014 // Фото: Андрей Сяйлев

Неизвестный художник. Осень 2014 // Фото: Андрей Сяйлев

11046611_678330368955501_205652420193406508_o

Неизвестный художник. Зима 2015 // Фото: Андрей Сяйлев

ЮЮ: А почему вы решили, что она не знает про Дюшана?

ИС: Мы этого не можем знать.

ЮЮ: То есть это фетишисткая выставка?

ИС: Если то, что привязано к вещи, можно назвать фетишизмом. Но тут нет религиозного отношения к вещи. Это материалистическая выставка. Художник всегда работает с вещами, занимаясь их расстановкой, комбинацией и отбором. Кто-то выбирает мусор, кто-то — паблики или сломанную кровать, Андрей Сяйлев компилирует множество предметов (кстати, это он открыл анонимного художника), кто-то выставляет свой компьютерный десктоп (Анна Ротаенко), кто-то — незагруженные фотографии из инстаграма (Александр Зайцев). Это и есть работа с объектами, но всё вместе превращается в оргию вещей — множество вещей, которые друг с другом взаимодействуют. Установка этих связей — главная исследовательская задача, оргия — это предельная форма взаимодействия, не как групповой секс, а как некий ритуал, причастие. Я опирался на теорию Мирчи Элиаде, который настаивал на том, что оргия — это не монструозные формы, а в первую очередь перерождение после интенсивности, некий предел. И в этом естественно нет ничего нового.

Тот принцип отбора работ, которым руководствовался Вова, я называю чувствительностью к странным объектам, возникающим из повседневного опыта, — это опыт встречи с вещью способной при интуитивных усилиях стать искусством. Выставка выхватывает вещи из производственного капиталистического потока и перекомбинирует их.

ЮЮ: То есть на этой выставке глобальные задачи присутствуют — создать обряд инициации и после этого инициировать новую точку отсчёта?

ИС: Я много лет работаю в музее [модерна в Самаре] и пытаюсь представить идеального зрителя — не того, который в системе искусства, а который как раз «не в курсе»: он приходит на выставку современного искусства и видит знакомые ему предметы вместо картин и думает «Вот это искусство?». Он сталкивается с оргией вещей — с хаосом, который окружает его в повседневности. И мы работаем с этим бредовым состоянием, которое на данный момент кажется мне уместным: не придумывать натужную концепцию, а привязать к уже отобранным работам метафору, переводящую эти работы в некий метафизический порядок. И этот порядок перформативен.

Диалектика выставки в том, что мы видим то вещь, то искусство. Мне близок паблик «Цветник», они тоже любят показывать какие-то странные объекты, которые становятся искусством. Вещи пребывают в хаосе, но чтобы после хаоса что-то создавать, нужно его манифестировать. Приглашаю тебя на «Оргию вещей». О да!

Found_12042239_7079665

Андрей Сяйлев. Текущие моменты. 2017 // Фото: Евгения Зубченко

Found_12016063_6555963

ЮЮ: Вы ещё делаете сериал Postrave о современном искусстве в Самаре — нас очень интересует этот проект.

ИС: Сериал мы делаем вместе с Олегом Захаркиным — сняли летом три серии. Вернее, смонтировали. Это видео низкого качества, которые я снимал, не задумываясь о сериале. Здесь нет ни одного постановочного кадра, всё это жизненный опыт, зафиксированный на камеру. Как говорит один из героев нашего сериала, самарский художник переехавший в Петербург Дмитрий Гилен: «Искусство – это антропологические практики». Когда я снимал эти кадры, я не думал о сериале. Потом набрался материал, мы его смонтировали. Сейчас мы относимся к нему более критично, пытаемся поменять его форму, сам медиум — эстетика ютьюб-блогов была актуальна для Самары в какой-то момент, но сейчас уже надоела, хотя многие продолжают смотреть влоги вроде «Дневника хача». Мне нравится способ взаимодействия: можно кинуть ссылку и кто-то посмотрит эти серии по шесть минут. Ну и приставка «пост» в названии — вспоминается местная легенда про самарского художника, которому инстаграм-машина запретила использовать префикс «пост» из-за обилия хэштегов с ним.

Будет здорово, если в каждом городе будут делать такие сериалы про местную худтусовку. Камеру включают в определённый момент — и всё, что заснято должно быть рано или поздно показано. Искусство интересно осмыслять через тусовку: если попал в эту систему, то выбраться сложно. А со временем понимаешь, что за пределами искусства происходит не так много интересного. В сериале есть и интеллектуальные диалоги (например, с Йоэлем Регевом и Борисом Клюшниковым), какие-то рассуждения, связанные с осмыслением искусства, тусовки. Вторая серия посвящена танцующему художнику: вот он ковыряется с работой, вот думает, куда пойти, вот он снова в тусовке — это такие хроники. Битники тоже снимали себя на камеру, и сейчас это исторический документ — Керуак и Берроуз идут по улице.

Этот сериал — моя первая художественная попытка. Определённую роль в этом сыграл проект «Открытые системы» музея «Гараж». На выставке была часть про самарское искусство, которую курировала Настя Альбокринова, для неё я сделал работу «Вероятностная модель будущего самарского искусства» — в чёрном ящике под стробоскопом собрались фигурки, эта обстановка изображала рейв. Отсюда название сериала — Postrave. Мы погружаемся в этот круговорот дискотек, а после депрессуем. Что нам выбрать оргию-рейв или аскезу сосредоточения на медиуме? Замедлиться, включить компьютер и втыкать в сложные политизированные видео, как говорит Боря Клюшников? Например, выставки «Между усталостью» или «Политика хрупкости» — я понимаю, как возникают идеи таких проектов. Это ощущение воздуха времени — все ходят в одни и те же институции, и читают одни и те же книги, находятся в единой сети смыслов. У меня это вызывает вопросы — хочется найти ресурсы для иных эстетик и мыслей, авторов которых не издают знакомые нам издательства. Поиск идёт.

ЮЮ: Тогда возникает вопрос, какую траекторию выбирает себе актор внутри поля современного искусства — гулять по конвенциональным коридорам или быть настоящим исследователем, копать глубже?

ИС: Вспоминается рассуждения Ямпольского, что ничего кроме поверхностей в принципе и нет. Это такая «делёзианская» идея: претензия, что ты не глубок, а поверхностен просто вызывающе банальна. Я за поверхностность — она настолько необъятна, что копать глубину, думая, что там что-то есть, — это, на мой взгляд, большая иллюзия. Мы говорим о глубине, а рэп-баттлы или селфи каких-то знаменитостей набирают по два миллиона просмотров и лайков. Вопрос заключается скорее в том, влияет ли твоё производство визуальных образов на реальность или нет. Ленину (суперповерхностному человеку) 100 лет назад удалось добиться радикальных изменений. Мы можем только организовывать очаги (выставки), оргии, где встречаются люди и вещи и эти интенсивные связи (например, сексуальные) задают какие-то изменения — из этого и вырастает всё новое. Пока мы внедряем в жизнь и искусство критическую оптику, адепты популярности продолжают собирать лайки и создавать — мы не можем это игнорировать. Нужно брать их методики и использовать в иной, сознательной, критически выстроенной, историзированной революционной схеме. Важно понимать, что мы находимся в истории, и она является документом, отражающим интенсивность событий. Я называю это «охреневание». Мне хочется охреневать, мы ищем медиумы охреневания, они нас разочаровывают — мы ищем их снова. Если в искусстве нет охреневания, то оно будет проигрывать другим вещам. Это то, что я ощущаю сейчас, осенью 2017 года. Зимой мы, может быть, снова будем собирать архивы…

Кадр из второй серии сериала Postrave "Dancing Artist. Дмитрий Гилен". 2017

Кадр из второй серии сериала Postrave "Dancing Artist. Дмитрий Гилен". 2017

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.