Тимофей Радя: «Моя работа – это литература»

895        3        FB 0      VK 0

В пермском музее современного искусства PERMM проходит выставка уличного искусства «Транзитная зона». Иван Козлов поговорил с одним из ее участников, Тимофеем Радей, о музееификации стрит-арта, мировой политике, хардкоре, Камю и Чернышевском.

14.05.14    ТЕКСТ: 

В пермском музее современного искусства PERMM до конца июня продлится выставка «Транзитная зона», включающая работы трёх десятков лучших российских и украинских стрит-арт художников. Куратор Наиля Аллахвердиева этим проектом, по сути, убила двух зайцев: во-первых, после «Транзитной зоны» музей PERMM съедет из здания Речного вокзала (куда – до сих пор неясно), а выставка стрит-арта не нуждается в транспортировке и не создаёт проблем. Во-вторых, экспонирование уличного искусства в музейном пространстве стало трендом, в который PERMM и «Транзитная зона» удачно вписались. Об этой тенденции (а заодно о мировой политике, хардкоре, Камю и Чернышевском) мы поговорили с Тимофеем Радей – одним из самых известных и признанных уличных художников и участником «Транзитной зоны».

Иван Козлов: Участие в «Транзитной зоне» – твой первый опыт работы в музейном пространстве, так? И как ты, привыкший работать непосредственно с пространством города, ощущал себя в процессе?

Тимофей Радя: Безусловно, это ценный опыт. На улице очень низок порог тщательности того, что делаешь. Ты ограничен пространством, временем, чем-то ещё. А если делаешь вещи в музее, они должны быть аккуратными, в них должна чувствоваться «сделанность» с точки зрения материала и вообще всего. Ну и, конечно, интересно работать с ребятами в рамках какого-то одного пространства. На улице вряд ли захочешь делать свою работу рядом с другой. Зачем? Скорее, наоборот, ты сделаешь её в месте, где ещё ничего нет. Так что этот жанр во многом интересен. Конечно, я отлично понимаю аргументы «против», но они меня не вдохновляют.

ИК: За последнее время было организовано сразу несколько крупных выставок уличных художников, чего раньше не случалось. Почему кураторы и галеристы обратились к стрит-арту? Фактически, это новый тренд.

ТР: Я согласен с этим выводом, но, поскольку меня не очень интересует этот вопрос, я не думал над ответом. Хотя, наверное, это следствие того, что стрит-арт работает. Люди видят его и говорят о нём, и это, соответственно, становится интересным. Но это крайне топорное понимание вещей, конечно.

ИК: Тебе не кажется, что в этом есть определённая ловушка? Как бы красиво это ни выглядело, это всё равно попытка привить определённый формат, включить уличного художника в существующую арт-среду с её нормами.

ТР: Абсолютно. Это абсолютный капкан. Я поэтому всегда говорю про Blu (итальянский стрит-арт художник – aroundart), лично для меня этот человек – пример того, как надо. Существуют другие люди – «антипримеры». И, конечно, весь спектр между ними. Например, Бэнкси для меня посередине. Все о нём знают, его работы покупают. Я не думаю, что это плохо – продавать работы за большие деньги. Но всё-таки появление денег вносит свои коррективы, искажения – всё становится мутным и дребезжащим, совсем не тем, чем было вначале.

ИК: Я говорил скорее не про финансовый аспект. Уличное искусство очень часто протестное и всегда – свободное. А попытка вписаться куда-то всегда гасит протест – так много раз случалось, вспомнить итоги студенческой революции хотя бы.

ТР: Совершенно точно, но это уже зависит от конкретного примера. Потому что в одном случае импульсы художника могут быть приглушены, а в другом случае вполне может получиться настоящий саботаж – если, например, тебе удастся за государственные деньги сделать абсолютно оппозиционную работу, идущую вразрез с пропагандой и с государственными настроениями. И тогда это очень круто. К тому же, если уличного художника администрация просит что-то сделать, я не думаю, что это во всех случаях невозможно. Это было бы странно.

ИК: Мы тут только что прослушали твою лекцию, и я заметил, что твои монологи – как постмодернистский текст, изобилуют ссылками на разные произведения, на литературу, на какое-то музыкальное творчество.

ТР: Да-а?

ИК: Ну да.

ТР: Наверное. Для всех людей, занимающихся творчеством, главный источник энергии и питательный элемент – культура во всех её проявлениях. Для меня это музыка. В последнее время переслушиваю Rage Against the Machine. Это невероятное чувство, ты знаешь эти песни десятки лет и слышишь их вновь – они словно снаряды, которые подают на фронт. Сейчас много слушаю «Последние танки в Париже». Вообще, меня интересует хардкор, панк-истории, но есть и огромное количество исключений.

ИК: По-моему, ты всё-таки незаслуженно обходишь литературу и её значение для тебя. Особенно учитывая, что ты только что во время лекции сыпал цитатами из Камю и Сартра.

ТР: У меня ощущение, что моя работа и есть литература, просто она существует в несколько изменённой форме. Может, поэтому я не очень много читал и читаю – как если у тебя есть работа, а ты приходишь с работы как будто домой, а на самом деле – снова на работу. Тем не менее, я сейчас читаю русских писателей – одновременно Радищева, Герцена и Чернышевского. Они пишут с интервалом во много десятилетий друг от друга, и это удивительно, потому что всё мало того что повторяется циклически, так ещё и резонирует с современностью. Русское общество интересно устроено, оно развивается по спирали, и всё время одни и те же грабли лежат, всё время повторяются одни и те же вопросы.

ИК: Я как раз хотел поговорить с тобой о многих вещах, отвлечённых от искусства – просто мне кажется, что уже прошло время слушать политологов, слушать имеет смысл только художников. Потому что первые никогда ничего дельного не скажут и ясности не внесут.

ТР: Вот, кстати, не знаю. Я люблю политологов некоторых. Скорее речь про политиков, а не про политологов. Работа политика – воплощение того, что мы называем компромиссом. Он должен и этим угодить, и тем. В результате получается работающее на практике решение, но все бы хотели чего-то другого. Ну, вот таково положение вещей.

Тимофей Радя, Фигура #1: Стабильность, 2012

ИК: И тем не менее. Мне кажется, ты, особенно учитывая твою активность и твою позицию, не мог не думать над тем, что в России сейчас происходит что-то крайне существенное и мрачное, и, например, художников, да и вообще молодых людей, это касается напрямую.

ТР: Да, я так думаю. Для меня все это существует – на уровне чувств. Есть какой-то комплекс мыслей по этому поводу, но чисто эмоционально это ощущается. Мы видим то, что и называют историей – это происходит прямо перед тобой, всё меняется, работают огромные механизмы, меняются позиции на доске.

ИК: Ты как будто с каким-то пиететом об этом говоришь.

ТР: Ну, это ведь как минимум интересно. Смотря о чём мы говорим, конечно же. Если речь о полёте в космос или другим положительном событии – то это один разговор. А если говорить про очередную войну…

ИК: На положительные события, к сожалению, дефицит.

ТР: Да, потому что как-то оно так… В Екатеринбурге на здании в центре была надпись «Слава науке». Её убрали и теперь там видеоэкран с рекламой. Ну и в общем-то как бы вот. Просто вспомнилось в этой связи.

ИК: На нашей выставке ты представил работу – вырезанную на помятых листах металла надпись «Напряжение растёт». Понятно, что есть много трактовок, но я почему-то подумал про напряжение, растущее от груза ответственности, которую сейчас, по идее, художник должен особенно остро чувствовать. Ведь может оказаться, что стрит-арту придётся взять на себя роль последнего по-настоящему независимого СМИ в стране.

ТР: Ну да, кстати. Ты прямо в точку попал. Для меня понимание всех вещей складывается очень постепенно, это такой сложный процесс, я не придаю ему ускорение, он идёт как идёт. Для меня всё сложилось, когда начал действовать закон о том, что сайты можно закрывать без решения суда. Когда его применили и закрыли блог Навального и ещё какие-то ресурсы, когда убрали Галину Тимченко (всегда думал, что «Лента» – крутой сайт, даже недоумевал, как такой популярный сайт может так круто писать, особенно про науку и технологии). Дело в том, что сначала ты, естественно, испытываешь беспокойство и страх. Так было и у меня, а потом до меня дошло, что если ты пытаешься донести одни ценности, а власть протаскивает совсем другие, чуждые тебе ценности, то у тебя есть только один адекватный путь – ты должен ещё чётче, лучше и яснее делать свою работу. Напряжение должно расти, нужно противостоять этому дерьму.

ИК: Мне стало казаться, что уличному художнику, да и вообще настоящему художнику, сейчас нужнее всего два качества – мужество и оптимизм. Тем более в ситуации, когда ты словно помещён в комнату с мягкими стенами, когда инертность в обществе такова, что любой импульс во многом просто гасится.

ТР: Это вопрос того, каким образом у тебя формируется понимание происходящего вокруг. Скажем, я ценю возможность встреч с копами. Максимально плотно разговариваю, если случается. Это ведь люди из слоёв, с которыми ты обычно не пересекаешься. Думаю, это полезно, ведь мы находимся во власти стереотипов и клише, забывая о том, что никто не белый и никто не чёрный. И нагнетание в какую угодно сторону неоправданно.

ИК: Вспоминаю дискуссию в фэйсбуке у Анатолия Ульянова, который доказывал, что лозунг A.C.A.B. фашистский по своей природе.

ТР: Для меня этот лозунг заряжен ассоциациями, для меня он связан с хардкор-музыкой и любимыми вещами, но по сути это полная херня, я не стал бы им всерьёз пользоваться. Я не считаю, что кто-то враг. Следователю, что меня допрашивал, столько же лет, сколько мне. Мы все – одинаковые люди, мы не враги. Разъединение людей – это ошибка. Я понимаю, для чего это делается, но я не уверен, что это возымеет предполагаемый эффект.

15

Тимофей Радя, Записка президенту, 2014

ИК: Мне кажется, ты немного лукавишь, говоря, что не занимаешься провокациями. Твои последние проекты связаны с президентом, ситуацией на Украине и олимпиадой – тремя священными коровами, за вольности с которыми нынче можно пострадать.

ТР: С одной стороны, я согласен, с другой – дело в форме и содержании, дело в нюансах. Я много думал над текстом записки президенту. Можно было написать что-то оскорбительное, как-то нецензурно высказаться, но я выбрал очень выверенную и корректную форму. В случае с последним «олимпийским» проектом кольца получились очень поэтические – хотя, опять же, был выбор, можно было их поджечь или уронить в пропасть или ещё что-то. Всё строится на тонких нюансах. Зашить себе рот – провокация. Вот Павленский, которого я очень уважаю, работает в этом жанре. Вот это провокация.

ИК: В истории с твоим обращением к президенту меня смутил один момент – ты сказал, что сделал эту работу, а потом сам явился в полицию. При этом мы оба знаем, и все знают, что ничего, из-за чего полиция могла бы заинтересоваться твоей акцией, в ней не было. Неужели мы все сейчас в таком состоянии, что постоянный прессинг уже выработал у нас какой-то комплекс вины?

ТР: Во-первых, дело в том, что этот проект рассчитан на реакцию медиа, конечно же. Это срабатывает, об этом пишут все. После этого даётся команда операм – найти чувака. Они не знают, что делать, они идут к журналистам, все тратят своё время. И мне показалось, что всё это нерационально и глупо. И я пришёл – никаких обвинений и ничего такого мне не выдвинули. Я же не «сдался», тут лучше говорить о другом – скорее мне импонирует мотив ответа за свои слова. Раз механизм запущен – я согласен сыграть в эту игру.

Тимофей Радя, Фигура #2: Игра, 2014

Фотографии: пресс-служба PERMM и www.t-radya.com

Добавить комментарий

Новости

+
+

Загрузить еще

 

You need to log in to vote

The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.

Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.